Сопровождающие лица - Фоззі

Батя к моменту краеугольных изменений в окружающей действительности наработал на раннюю пенсию и все собирался оформить еще одну в Севастополе, под второй паспорт. Прошло года три, как он бросил таксовать и окончательно устранился от действительности, сосредоточившись на политике. Покуривая «Ватру» и попивая дешевые чернила, отец поочередно следил за событиями то в Москве, то в Киеве, клял последними словами то Раду, то Совет, оккупировав телевизор с радиоприемником.

После продажи останков машины он вообще прекратил выходить на воздух (только по исключительной потребности), сидел дома и пропускал через себя весь политический шлак. Вот и сейчас он включил Би-би-си и всем своим видом намекал на то, что ему мешают сосредоточиться на жизненно важном и плохом. Цыпа окончательно понял, что счастья не будет, почистил зубы и пошел на базар.

Ход мыслей был невесел: допустим, можно не курить, можно и кофе не пить, это вообще приличная экономия, но вот что делать дальше? Полное среднее образование сулило ровно те же перспективы, что и два высших, как, к примеру, у Филиппыча, то есть никаких. Можно было стоять на базаре, и то, если сильно повезет: желающих торговать много, а товара – мало. А тех, кто тебе товар на реализацию доверит, вообще единицы. В принципе, неплохо, если только не скуривать товар.

Дворовой консилиум Цыпе откровенно завидовал: лучше торговли сигаретами было только бухло – что толкаешь, то и потребляешь. Но себя надолго не обманешь – никаких доходов Цыпин бизнес не приносил, даже, как видим, наоборот. А ведь казалось, что с базаром сильно повезло: Цыпа метался в пучине мутных времен, всплывая то младшим грузчиком в «Океане», то учеником кока, а тут завидное место с ходовым товаром.

На базар его пристроила мама, хоть какая-то польза вышла от ее погружения в религию. Попервах выяснилось, что у нее всегда была икона и крестик, просто лежали на антресоли, да так удачно спрятаны, что даже Цыпа во время тщательных поисков «чего б такого продать» не обнаружил. Когда православие сбросило оковы соцреализма, мать стала носить крестик поверх кофты, повесила икону над телевизором и начала ходить в церковь к отцу Валентину, который удачно совмещал распитие спиртных напитков с богослужениями в портовом храме.

Однако недолго – батюшка, бывало, просыпал службы и вообще имел слишком явную историю болезни, так что сходу проиграл конкуренцию новоявленному молитвенному дому Церкви Иисуса Христа Святых последних дней. Цыпа еще подумал, что про последние дни они тонко подметили.

Эти не то баптисты, не то мормоны появились будто из ниоткуда и быстренько забалабенили из недостроенного военторга храм. Они шли в ногу со временем, приставали к людям на улице, раздавали цветные брошюры и вообще вели, по словам Филиппыча, чья жена Лариса тоже состояла в этой церкви, «агрессивную маркетинговую политику».

В результате отец Валентин растерял бóльшую часть паствы, которой он мог предложить только личный перегар да черно-белые листочки с православным календарем, в котором встречались вопиющие орфографические ошибки типа «воскрисения Хрестова».

Новомодные богомолы настаивали на семейном подходе, но в этом конкретном случае из концепции ничего не получилось: батя сразу снял свою кандидатуру с культпоходов в молитвенный дом, заявив, что это тайный заговор против славянства, а Цыпа сходил всего один раз, после чего косил службу по любому поводу.

Да и то сходил он из чисто культурного интереса, ожидая увидеть там хор развеселых негров в лиловых балахонах, которые, дружно хлопая в ладоши и залихватски раскачиваясь, исполняют какой-нибудь рабовладельческий псалом типа «Когда святые входят в рай». Ничегошеньки подобного – в недостроенном военторге обнаружился ансамбль, состоящий всего из двух музыкантов: какой-то килькообразной грымзы за ионикой[4] и придурка Ромы из нашей школы на белом басу.

И все, даже барабанов не было, что по Цыпиному разумению являлось полной дискредитацией идеи. Более того, этот Рома по кличке Полтора Уебана был огромных размеров и малого ума. Будучи борцом-вольником, он имел все шансы пристроиться в доходное место вышибалой или солдатом-рэкетиром, а вместо этого давал свои корявые до-соль в песнях о том, как прекрасен мир и сладок Иисус.

Когда они со шпротиной начали исполнять некое подобие песенки «Итс э вандерфул лайф»[5], Цыпе зримо поплохело: пианистка так коряво лыбилась, что блевать хотелось, а Рома в своем музыкальном образовании явно не ходил дальше ритмов зарубежной эстрады в циничном изложении Сергея Минаева[6].

Посреди всего этого постного мероприятия значился какой-то главный дьякон с нехорошим лицом – бегающими глазками и гадким оскалом. Цыпа еще подумал, что такие, как этот баптист, думают, что они самые хитрые, и, случись с таким сидеть в паре в деберц[7], он сыграет только с двумя полтинниками, и то, это будет читаться по его противной роже. Цыпа бы ему полнаперстка не доверил, не говоря о целом приходе.

Что мама в них нашла, было решительно непонятно. Возможно, она просто пыталась, как и все, облокотиться хотя бы на что-то. Цыпа тогда начал строить планы втереться в доверие и слямзить новые фирменные музыкальные инструменты, но тут к маме подошла какая-то женщина и, познакомившись с Цыпой, сказала, что есть работа на базаре. Это и была Лариса, жена профессора, в беседах с которым и приходилось с тех пор ему коротать свои молодые месяцы.

Было зябко и пасмурно, на ходу Цыпа окончательно «споймал грустного» и принялся жалеть себя, потому что, если вдуматься, мало кому в истории человечества так фатально не повезло с местом и годом рождения, как ему.

Того и гляди, мог сорваться утренний дождик из породы мерзких и холодных. В такую пору хорошо бы похмеляться в теплой компании с какими-нибудь малознакомыми забавными девушками под включенный телевизор, но уж никак не идти мерзнуть на базар, чтобы отрабатывать долги посреди первого приступа никотиновой зависимости.

На подходе к остановке Цыпа увидел, как на заднюю стенку билетной кассы кто-то клеит яркое объявление, в котором зримо читались большие буквы «Ж» и «М». Неужто вместо кассы откроют платную парашу? Не, жизнь, конечно, рвала и метала всех вокруг, но туалет вместо кассы был бы явным перебором.

При ближайшем рассмотрении фигура преобразовалась в одноклассницу Кристину, девушку малосимпатичную, но активную и восторженную, от такой как раз и можно было ожидать расклейки чего угодно в сизую рань. Мама ее была каким-то советским начальством, вот и доченька сначала стала звеньевой, потом председателем совета отряда, потом комсоргом, а дальше понесло: превратилась в активистку Демократического Союза[8], после чего ударилась чуть ли не в Рух[9], а потом Цыпе уже было несколько не до новостей подобного рода.

– Ой, Димка, – взвизгнула Кристина, как бы одновременно испугавшись при развороте и обрадовавшись неожиданной и ранней встрече.

– Здоровки, – оригинально нашелся Цыпа.

– Ты чего так рано?

– А ты?

– А мы газету новую открываем. – Кристина отступила в сторону, открывая доступ к листочку, на котором, оказывается, значилось: «Житие мое – новая газета для нашего города».

Цыпа скептически осмотрел расклейку и, секундочку поразмыслив, авторитетно выдал:

– Курортников потеряете.

– Это почему?

– По кочану. Написано ж у вас: «Для нашего города». То есть для жителей. А для гостей? Они ж приедут скоро, а вы про них и забыли.

– Аааа, – озадачилась бывшая звеньевая. – Нехорошо как получилось… – расстроилась она, посмотрела на Цыпу, потом на свой листик, еще раз на Цыпу и тут же нашлась: – А ты тоже иди к нам, ты ж это… стенгазету вел?

– Ну, вел. – Цыпа пожал плечами, мол, мало ли что он вел и когда, что ж теперь по первому зову бежать непонятно куда. Еще помолчал, переминаясь с ноги на ногу, а потом как бы нехотя спросил, глядя вдоль трамвайной колеи: – А кто у вас держит это дело?

– Главред, в смысле? Алеша Лысенко.

И по тому, как Кристина улыбнулась, Цыпа сделал вывод: «Влюбилась в этого Алешу, дурочка».

– А что ж твой Алеша с рання объявы не клеит? – подколол Цыпа и впервые за это мутное утро почувствовал легкое пощипывание приближающегося куража.

– А он… спит. До ночи с версткой возились, вот он и умаялся.

«Точно, как кошка влюбилась», – подтвердил Цыпа свою догадку, а зримо пожал плечами – типа все может быть, еще подержал паузу и спросил:

– А де сидите?

– Редакция на Нахимова, над игрушками. Мы в восемь открываемся, придешь?

Цыпа еще помялся для приличия и согласился зайти, но попозже, в районе обеда – много дел, понимаешь ли, много всяких дел.