Военный летчик: Воспоминания - Альваро Прендес

В один из таких дней рядом со мной, истекающим потом, оказался негр, которого все мы называли Бомбой. Он молча посмотрел на меня, затем, заложив руку за ремень, улыбнулся, показав все свои белоснежные зубы, резко контрастировавшие с его иссиня-черной кожей. У меня не было другого выхода, как улыбнуться ему в ответ.

Бомба работал в отделе пожарной охраны. В свободную минуту он, случалось, говорил мне:

– Эй, парень, служба тяжела, но ты побольше читай и станешь летчиком.

Горькая улыбка появлялась на его лице, когда оп вспоминал начало своей военной службы:

– Приятель, тебе повезло… очень повезло. Ты после призыва попал служить в авиацию. Негру пришлось служить в сухопутных войсках, у полковника Оскара Диаса… Было время, когда негру хотелось покончить с собой, такими все мы были там несчастными и голодными. А полковник… полковник только что не бил нас. Питание же вообще было невыносимым. Все продукты нам давали испорченные. Возьмешь что-нибудь в рот, а тебя и вывернет наизнанку.

Я спросил его:

– Бомба, а в чем же было дело?

– А в том, что есть люди, которые ненавидят весь род человеческий. К таким относился и полковник Оскар Диас.

– Но почему? - не унимался я.

– Потому что такими людей делает жизнь. Этот человек испытывал наслаждение, издеваясь над нами с четырех тридцати утра до отбоя. Ночью поднимал и выводил на строевые занятия, заставлял заниматься цо тех пор, пока люди не теряли сознание. Но однажды терпение наше лопнуло. Когда в который уже раз объявили тревогу, усталые и голодные солдаты всем батальоном, в полном составе, начали громить казарму. Они выпили двери, разбили койки, тумбочки и даже деревянные перегородки. Это был настоящий погром!

– И что же потом?

– Ничего. Прибыла комиссия из штаба. И все осталось по-прежнему. В момент погрома многие солдаты чуть не сошли с ума - такими они сделались злыми. Они были способны на любой шаг, даже на убийство.

Я посмотрел ему в глаза и опросил:

– А ты, Бомба?

Негр усмехнулся и опустил глаза. Печально улыбнувшись, он проговорил:

– Я ни на что не годен, даже на то, чтобы стать плохим.

Бомбу можно было сравнить с тонкой тростью из черного дерева. Такие трости выносят огромную тяжесть, но никогда не ломаются.

Вскоре, во время проходивших в стране выборов, мне пришлось выполнять важное задание - нести охрану избирательного участка в маленьком городке. Согласно приказу, я должен был стрелять во всякого, кто попытается устроить беспорядок, сорвать голосование.

В доме одного крестьянина, где разместились сержант, капрал и я, нас хорошо угощали. Здесь были жареные цыплята, рис, черная фасоль. Все это, а также сигары и прохладительные напитки мы получала бесплатно. Сержант знал толк в подобных поездках и выбрал дом, где принимать таких гостей считалось делом чести. Хозяин дома ни при каких обстоятельствах не отказался бы от этой миссии. Я же, совсем молодой парень, одетый в военную форму, с каской на голове, вооруженный винтовкой, был уверен, что я - в высшей степени важная персона. То были выборы, в которых каждому военнослужащему отводилась особая роль - силой оружия обеспечить нужный исход.

Нахлобучив каску до самых бровей и чувствуя на себе тяжесть военных доспехов, я крепко сжимал покрытую лаком ложу винтовки. Во мне росло чувство агрессивности и крепла вера в самого себя. Я считал, что с таким оружием, в военной форме и благодаря устрашающему внешнему виду способен на многое, и начинал верить, что гражданский невооруженный человек, нерешительный и слабовольный, - вообще не человек.

В ходе выборов я не один раз убедился, что громкий голос, твердый взгляд и похлопывание по прикладу старой винтовки производят чудеса, когда мужчины, женщины и старики стоят перед входом на избирательный участок.

Советы мне, неопытному солдату, давали некоторые старослужащие, в особенности старший сержант Санта Крус, по кличке Ломовик, не раз принимавший участие в подавлении «беспорядков». С умным видом, выгибая брови дугой, он портал .меня:

– Если уж бить прикладом, так бей не в плечо или в руку. В такие места уважающий себя солдат не бьет. И в голову тоже не нужно бить, а то, чего доброго, убьешь. Бей его в грудь, в самую середину, и бей сильно!

– Послушай, Ломовик, - говорил другой, - это же ясно каждому! - И тоже принимался поучать меня: - А вот если нужно прикончить выстрелом, то стреляй наверняка. Ранение - это дело опасное. Всю жизнь будешь потом иметь неприятности. Гражданские не простят тебе этого. Лучше всего выстрел - и человек готов. Все остальное решится само собой, можешь не беспокоиться…

Как все меняется! Не верится, что на мите желтая форма и я служу в авиации, что у меня в руках винтовка, а на поясе штык. Я не отрицаю, это мне очень приятно. Наконец-то я стану летчиком! Мои мечты тех давних лет скоро превратятся в действительность.

Глава 2. СЕРЖАНТ

Там, в городке, где я участвовал в охране избирательного участка, произошел печальный случай, который помог мне глубже вникнуть в сущность жизни, чтобы… еще меньше понимать ее.

Сержант Помпейо Сантесильде-и-Парра был обыкновенным человеком, каких много в армии. От тех сержантов, которых я знал, его отличала, пожалуй, замкнутость. Он был сдержан и молчалив.

Солдаты не называли его между собой сукиным сыном, как других сержантов, хотя странности в его характере все же отмечали. Свои служебные обязанности сержант знал хорошо, но держался в стороне от всех. Казалось, он с недоверием относится к окружающим и они платят ему тем же. Черствость была характерна для многих солдат и сержантов одного с ним возраста. Эти люди сочетали в себе чувство верности долгу с подозрительностью и недоверием к своим начальникам и подчиненным. В их взгляде была жесткость, а на лицах застыла печать горьких воспоминаний. В свое время над ними издевались, им пришлось перенести побои и оскорбления, что было обычным в армии тех лет.

«Я-то все перенес, а теперь пришел твой черед, и мы еще посмотрим, выдержишь ли ты», - как бы говорили нам они.

Сержант был мулатом, среднего роста, некрепкого телосложения, с выпирающими, казалось, отовсюду костями. В волосах его уже появилась первая седина. К тому времени сержанту шел сорок шестой год и он добрых тридцать лет провел на военной службе.

Сержант Помпейо Сантесильде-и-Парра был старшим в группе, направленной для поддержания порядка во время выборов. После утомительного ночного переезда по железной дороге с полной выкладкой - вещмешок, винтовка со штыком и каска - мы разместились в помещении местной сельской жандармерии. Старое здание времен испанского колониального владычества было расположено в центре города.

Однажды душным вечером мы находились в казарме. Солдаты, получив увольнительные в город, собрались и ушли. Не помню, как это получилось, но я остался и разговорился с сержантом. Должен признать, что сержант почему-то относился ко мне с особым доверием. Многих молодых солдат, призванных на службу, он считал разгильдяями, ворами и бездельниками, меня же к таковым по каким-то причинам не причислял.

Наша беседа длилась уже более двух часов. Ветер налетал горячими порывами и шумел листьями деревьев во дворе. Мы устроились на табуретках с сиденьями из бычьей кожи, стоявших на жестком бетоне, и наблюдали, как таяли последние лучи заходящего солнца. Время как бы остановилось, ветер стих, и слова замирали в вечернем воздухе.

– Ну что, солдат, пойдем прогуляемся да пропустим по рюмочке, - предложил сержант, резко поднимаясь.

Я понимал, что это признак особого доверия, которое оказывает мне этот человек, выделяя среди других. Сержанты в то время никогда не водили компанию с рядовыми и тем более никогда не позволяли себе приятельских отношений с ними. Я постарался ответить как можно вежливее:

– Как скажете, сержант, хотя я впервые в этом городе и ничего здесь не знаю.

– Не беспокойся, - произнес он густым басом, глядя на меня сверху вниз и слегка улыбаясь со смешанным чувством любопытства и симпатии. - Я родился в этих местах, в одном из хозяйств по производству сахарного тростника. Там же с детских лет начал рубить сахарный тростник, чтобы не умереть с голоду. В шестнадцать лет попал в армию. Родители мои давно умерли. Единственная сестра Беатрис ушла из дому с мужчиной, когда ей было тринадцать лет…

Когда он произносил последнюю фразу, мне показалось, что грустная тень легла на его лицо. Опустив голову, он продолжал:

– Не знаю почему, но тебя я считаю воспитанным человеком. Через мои руки проходит много людей, и я редко ошибаюсь.

Так и продолжалась наша беседа, в ходе которой между нами складывалась атмосфера взаимного доверия. Когда два человека остаются наедине, начинаются воспоминания. Помпейо вспоминал, и я понимал, что это отголоски горестных лет его голодного детства.