Тропой памяти - Людмила Евгеньевна Пельгасова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Его невозмутимость вообще служила вечной пищей для упражнений в остроумии, ибо сослуживцы отлично знали — Громила Уфтхак стерпит все, что угодно, за исключением прямого оскорбления. Большой, спокойный и неторопливый, с кожей сероватого оттенка, он чем-то напоминал харадского мумака и был в отряде единственным, на кого вспыльчивый, склонный к внезапным приступам гнева Тхаруг не решался повышать голоса. Поэтому когда сей гигант задумчиво скинул с плеча вещмешок, и, шумно вздохнув, уселся на землю, сотнику ничего не оставалось, как скомандовать десятиминутный привал. Измочаленная сотня в изнеможении попадала в пыль, пересохшие губы, несмотря на строжайший запрет, потянулись к флягам. Шара скосила глаз на Ранхура-маленького. На первый взгляд, его поведение выглядело странно: степняк отхлебнул немного воды, прополоскал горло, подержал во рту и, ко всеобщему недоумению, выплюнул драгоценную влагу сквозь плотно сжатые губы. Шара вздохнула, с сожалением вытащила из фляги пробку и повторила действия Ранхура, что, естественно, облегчения не принесло: пить хотелось по-прежнему, грудь терзал сухой кашель.
— Трубочку? — с невинным видом осведомился Ранхур, доставая из-за пазухи кисет. Получив в ответ кисло-замороченный тоскливый взгляд, парень оскалился в радостной ухмылке: подколка нашла цель.
— А чего? Настоящая умбарская контрабанда… Крепкий, зараза.
— Ранхур… Придушу…
— Все-все, уже заткнулся! — примирительно заверил Ранхур, и, наклонившись к уху девушки, шепнул:
— Что пить не стала — хорошо. От жажды все равно не спасет, только отравы даром наглотаться; а как ветер переменится, гарь осядет, так и кашлять сразу перестанешь. Точно.
Он говорил так спокойно, так уверенно, что Шара с трудом узнавала того самого Ранхура, рагхун’учкуну, лопоухого волчонка-подростка, что боялся любого ручейка, будь тот в ширину больше локтя, а, впервые увидев глянцево-серую гладь Нурнена, долго хлопал глазами, пытаясь сообразить, что бы оно значило.
Шара улыбнулась, вспомнив, как ребята, смеясь, пытались объяснить: море, дескать, это такое место, где сплошь вода. Степняк с удовольствием ржал в ответ, совершенно искренне полагая, что его разыгрывают. И однажды, когда совсем допекли, пошел на берег, благо недалеко было, где с видом крайнего недоверия долго тыкал пальцем в воду и периодически подносил руку к глазам, подозрительно разглядывая капли. А когда прибой с тихим шорохом окатил его сапоги, то бедолага-новобранец, взвыв от страха дурным голосом, побежал прятаться за спину Хаграра, решившего на сон грядущий прогуляться по берегу… Да… Влетело им тогда обоим за самовольную отлучку, конечно… уллах’тагор, как давно это было! Теперь Ранхура-маленького «маленьким» называют больше по привычке, чем из-за некрупного телосложения, ибо, как выяснилось, рост меткости и прочим боевым качествам — не помеха. А уж оказавшись на родной земле, в невыносимо тяжелых для всех, но привычных для него самого условиях, Ранхур вел себя куда умнее того же Хаграра, который, кстати, выдул всю воду еще две ходки назад.
Короткий отдых не принес облегчения, после него стало только хуже. Кое-как построив с помощью угроз и зуботычин свою охающую сотню, Тхаруг повел их дальше сквозь пелену вулканического пепла, наползающего с северо-восточного склона ненавистной огнедышащей горы. Сейчас уже казалось невероятным, что в старину высеченные на каменных глыбах очертания вулканического конуса в трогательном обрамлении ветвей цветущей гонха’ран[3] считалась чуть ли не священным символом государства. Единственная огнедышащая вершина на континенте, и та — в пределах нашей родины… ага… Чего бы хорошего, почвы там плодородной или дождей побольше, так нет: пыль да пепел нам от нашей «национальной гордости», отрава одна… Пхут.
Каменистая пустыня щедро распахивала бредущим свои жесткие ладони. Казалось, ей нет конца, как не будет его у этого бесконечно долгого перехода. Задыхаясь в удушливых клубах испарений Ородруина, каждый мечтал оказаться сейчас подальше, где-нибудь на северном побережье Нурнена, там, где лучи тусклого мордорского солнца пробиваются сквозь темные клочья тумана, и в этом неверном свете покрытые солью берега кажутся краями гигантской ониксовой чаши. Нет, не надо, о таких вещах лучше даже не думать, а то еще домой захочется… Шар’ин-хур[4], ах-ха…
В пыльной буре проступил первый ориентир: негромкое журчание воды. Наконец-то… совсем рядом Моргарва, она же Моргай — единственная река Горгоротской равнины, что берет свое начало высоко в горах. А это означает, что они находятся на перекрестье путей: именно здесь Удун-Науру, Отвратный Тракт уходящий по правому берегу Моргая, пересекается с малозаметной тропой, что ведет налево, к перевалу. На картах у тропы было даже имя — Унгол-Наур, но этим названием мало кто пользовался, поскольку на реальной местности вместо четкой пунктирной линии была совершенно однообразная каменистая гладь. Ни следов от повозок, ни верстовых столбов, ни указателей не наблюдалось, и каждый проходящий здесь, придерживаясь общего направления, имел возможность петлять любым образом без риска заблудиться. Еще одна забавная особенность национального менталитета: в отличие от западных королевств, чьи столицы напоминают звезду, от которой во все уголки расходятся тракты-лучи, в нашей стране все дороги ведут… правильно, к символу нашей гордости — к Ородруину… Даже Отвратный Тракт, крупнейшая дорога Мордора, ведущая от самых Черных Врат, лиге на седьмой, в том месте, где мост через Моргарву соединяет пустыню и горы, разделяется надвое: прямо и на восток, к чернеющему в тумане кратеру.
Отупевший от двухдневного марш-броска отряд воспрянул остатками духа. Думать о том, что впереди еще пол-лиги и пара часов крутого подъема, никому не хотелось. Моргарва… наконец-то дошли… Уши, несколько дней подряд слышавшие лишь завывание ветра, шорох песка да хруст камней под ногами, с наслаждением внимали журчанию невидимого в тумане ручья, не сразу различив еще один звук… Стук копыт. Первым, забыв об усталости, насторожился Ранхур-маленький. Хм… Лошади в Мордоре — редкость. Всадники… несколько всадников. Отъявленный спорщик Хаграр открыл было рот, чтобы предложить степняку с его отменным слухом по цокоту угадать количество всадников, да так и замер. Ибо в рваных клочьях стелющегося по земле вулканического дыма проступил черный силуэт в доспехе и надвинутом на глаза капюшоне. Еще один… еще… Четвертый… пятый… леденящий страх окатил бойцов, чья-то трясущаяся рука поднялась в охранном жесте.
— Уллах-тхар… — раздался за спиной свистящий шепот.
Шара закрыла глаза, желая только одного: чтобы эти порождения ядовитого тумана исчезли поскорее. Даже не видя, она знала, что скрывают низко надвинутые черные капюшоны. Пустота… и горящий взор, полный смертной тоски и обессиливающего ужаса…
— Хасса, уллах-тхар’ ай! — гаркнул Тхаруг, выбрасывая в приветствии правую ладонь, но по затравленному взгляду и легкому дрожанию пальцев было очевидно: бывалому вояке сотнику страшно ничуть не меньше, чем его сжавшимся
