Тропой памяти - Людмила Евгеньевна Пельгасова

Людмила

(Къелла)

Пельгасова

Тропой памяти

Глава 1

…Мордорское утро… Кто хоть раз видел тебя, не забудет никогда! За черными истерзанными гребнями гор в багровой мгле встает тусклое солнце. Пламенем наливаются каменистые уступы и скалы, на обожженной земле проступают глубокие черные трещины и расселины. В кровавом тумане тают острые вершины, становятся прозрачно-невидимыми. Багровый цвет бьет в глаза, будоражит и тревожит сердце орка: это цвет клокочущего Ородруина, это цвет вражьей крови на остром лезвии ятагана, этот цвет — на доспехе каждого солдата Черного Властелина. Он всесилен. Его взгляд видит все, пронизывая пелену мрака, окутавшего Мордор, пронизывая несчетные лиги, для него нет преград. Его мысли послушны ужасные Назгулы, Зрачки Всевидящего Ока, и багровому лучу его взгляда отзывается, пламенея на груди, грубо намалеванный красный глаз — знак слуг Саурона.

Барад-Дур, Бастион Тьмы, оплот темных сил. На тысячи лиг вокруг простирается пустыня. Даже вблизи пышущего лавой Ородруина стоят солдатские палатки, но вокруг Черной Башни — пусто. Страх перед огнем — ничто в сравнении со страхом перед тем, кого орки, избегая упоминать имя, с оглядкой величают «Самим»…

* * *

Сотня Тхаруга шла на север к Минас Моргулу. Пыльная равнина Горгорота ложилась под ноги, покрывала тонкой каменной крошкой орочьи сапоги. День, насколько это позволяла разглядеть густая пелена застилавшей небо копоти, клонился к закату. Шара, как и положено самым молодым в отряде, шагала в середине строя. Причина проста как тряпка: первые ряды — для тех, кто знает тропу, а последние — для тех, кто, несмотря на заплечный груз, не станет отставать. Впрочем, это послабление для новичков было первым и единственным, а о привилегированном положении прекрасного пола в подобной ситуации лучше было вообще не вспоминать.

Уныло-однообразный пейзаж наводил тоску. Ах, как мало женщин в Мордоре! Настолько мало, что на них даже не распространяется государева тотальная мобилизация… Это уже само по себе показатель, даже если вы незнакомы с укладом жизни народа иртха. Кстати… Говорят, что у диких западных народов по неизвестной причине насчет женщин действует то же правило, хотя это, скорее всего, просто слухи. Нет, ну, в самом деле, для чего добровольно отсеивать едва ли не половину взрослого населения, способного держать меч? Странно… Сама Шара до сих пор людей не видела ни разу, и очень ей было любопытно: правда ли то, что говорит сотник, или нет. Хорошо, если так оно и есть, войну точно выиграем. А если брехня? Нда-а…

Мысли тянулись неуправляемой вереницей, одна к другой поганые. Восемьдесят шесть лет… Что за возраст для иртха? И всего-то ничего, но многие ровесницы Шары уже успели обзавестись семейством. Рановато, конечно, но вполне. Это только ей не грозила радостная и почетная участь матери семейства. Куда там… ага! Полукровка, уродина бледнокожая — как клеймо на лбу. К косым взглядам пришлось привыкать с детства, когда обзывали «йерри» — и драться доводилось. Была бы хоть мать главой рода, может, и забылось бы детское прозвище, но чего нет, того нет… А впрочем… все не так уж и плохо. Кто сказал, что я — пустое место? За горами побывать, мир посмотреть — тоже дело. Вон дядька Шаграт — на что молодой да здоровый, а уж третий год на Кирит-Унгольской заставе торчит без дела, так недолго и стали заржаветь. Так что кому тут не повезло — это еще ветер на хвосте принесет. Проживем! Лук добрый, глаз верный, а война на пороге. И плевать с вершины на ворчание сотника Тхаруга и странные сновидения, что тревожат покой ночи.

— Давайте, давайте, бегом! — рычал Тхаруг — К вечеру хоть из кожи вон, а надо быть в крепости, иначе по ту сторону гор засветло попадем.

— А привал? — подал голос кто-то умный из середины строя. — Че нам, не спать теперь?

— Кто?! — взревел сотник, внезапно резко остановившись, и его рука метнулась к поясному ремню.

— Я… — буркнула себе под нос Шара.

У нее давно вошло в привычку шепотом комментировать фразы начальства на радость Хаграру и Ранхуру-маленькому, ребятам из родной Третьей Нурненской стрелковой. Хаграр не удержался и заржал в голос: да, мол, здорово у шутника голос изменился, прям до неузнаваемости, но в тот же миг длинный хлыст наискось расколол строй и те, кто не успел вовремя отскочить, взвыли от боли.

— Веселимся, значит? — Тхаруг ощерил в ухмылке острые клыки, было заметно, что он в бешенстве — я ведь тоже посмеяться могу… — он вновь щелкнул хлыстом, правда, на этот раз больше для острастки. — Еще хоть кто-то заикнется, найду ведь и кишки на кулак намотаю… И запомните: отдыхать будете, когда война закончится! Бегом марш!

— Можно подумать, что она начиналась… — еще тише, чем в первый раз прошептала Шара, переходя с шага на бег.

Было отчетливо видно, что власть сотника уже держится лишь на честном слове, раз он страхом пытается стимулировать рвение к исполнению приказов… Сотня, конечно, подчинилась, но без особой охоты. В легких и так першило от вездесущей едкой гари Ородруина, а хрустящий на зубах песок приходилось постоянно сплевывать под ноги, из-за чего юные и не очень защитники родины изрядно напоминали нализавшихся соли нхаров[1]. Но все знали — как бы ни мучила жажда, пить сейчас ни в коем случае нельзя. Во-первых, вода на исходе, а ближайший колодец — во дворе крепости, во-вторых — осевшие в горле ядовитые частицы вулканического пепла ни в коем случае не должны попасть внутрь.

Легче всего, надо думать, приходилось Ранхуру-маленькому: до того, как попасть в Третью Нурненскую дивизию, он жил в Лууг’ай-нурт[2], что у отрогов Хмурых гор, где от подземного жара колодцы — через один сухие, а дождь — подарок духов. Для прочих же давным-давно наступила та грань, за которой выражение сотника «из кожи вон» переставало быть метафорой. Лиги через полторы на лице степняка начали проявляться первые признаки усталости, несмотря на всю привычку к местному безводному климату, силы тоже имеют обыкновение заканчиваться. В более или менее боеспособном состоянии продолжал держаться один Громила Уфтхак, до призыва успевший десять лет проработать на добыче обсидиана возле южных склонов кратера. Так что его выносливость никого не удивляла… Удивляло другое: каким образом ему удалось сохранить здоровье. Черные ободки вокруг глаз да кожа, изъеденная ядовитыми испарениями до пепельного цвета, были чуть ли не единственным напоминанием о занятии, ежегодно уносящем жизни десятков рабочих. Уфтхак же о годах,