Все возможно (сборник) - Наталья Уланова

Поле, цветы, девушка. Девушка в легком сарафане, вытянув вперед руки, бежит навстречу. Светлая копна вьющихся волос красиво разметалась от ветра. Красавица. Правда, бежит издалека, и потому лицо особо не разглядывается, как ни смотри. Но какие сомнения! Некрасивая так не побежит.

– Как думаешь, симпатичная?

– Да-а-а-а…

Все мы, домашние, какое-то время подержали фотографию в руках, полюбовались и вернули довольному жениху. То, что Миша теперь жених, сомнений не оставалось. Да он сам как-то разом переменился. Сидел с загадочным лицом, на котором поигрывала блуждающая улыбка. Тайком рассматривал фотографию. Будто нельзя в открытую. Это удивляло. И потому, однажды, застав его за поспешным упрятыванием фотографии, вроде как не смотрел, я не выдержала и спросила:

– Ты влюбился?

– Отстань.

– Ты влюбился!

И ушла. Потому что он ничего не сказал, лишь пристальнее, и больше не скрываясь, уставился в фотографию. Улыбку же, которой он ей улыбался, и подавно невозможно было перенести.

Жених! Понятно же, что влюбился! Лучше бы смотрел тайком…

В тот день девушка на фотографии мне нравилась уже не особенно.

Но время шло, и неприятность та или забылась, или взяло верх смирение, или хвастовство перед подружками: «Смотрите, какая у нас невеста!» окончательно заживило ранку. Так что, их возвращения из аэропорта я ждала с диким нетерпением! А когда они приехали, по лицу Миши я поняла, что что-то пошло не так. Да, обидно…

Обидно было и невесте.

Она при мне, с дрожанием в голосе, сказала тетушке:

– Да чего там думать, не понравилась я ему.

Сказала и стала невестой Артура. Тому она сразу понравилась!

В этой ненароком случившейся путанице невест, Мише ничего не оставалось, как начать ухаживание за Артуровой.

– А то неудобно как-то перед девушкой… Приехала, а Артур у нее на глазах смотри что творит…

А, ну да, ну да… Артур творит.

…Так вот, у нас вторую неделю такие вот интересные гости. Тетушка, Нина и Аурика.

Днем я остаюсь с ними одна, и ничегошеньки не понимаю из того, что они говорят… А говорят они на молдавском. По эмоциям, голосам, а иногда и гримасам, я понимаю, что не раз что-то малоприятное сказали о ком-то из нас… Неприятная обстановка… И чтобы хоть как-то её разредить…

– Вы знаете, – говорю я, обращаясь к тетушке, – вы все так интересно говорите, говорите, как птички чирикаете. А я слушаю и ни слова не понимаю.

Потом я засмеялась, рассчитывая, что они поддержат меня в веселье. У тетушки вытянулось лицо, но в ответ ни слова. Правда, Аурика сразу же выпроводила меня в коридор и там сказала:

– Я подумать не могла, что у Миши такая невоспитанная сестра. Ты знаешь, что нельзя передразнивать чужой язык? Это нетактично.

Скорей бы вечер… Время до его наступления я провела, сидя в своей комнате и носа не высовывая, вся в думах, волнении и стыде перед людьми.

А ведь я могла сказать, но не сказала Аурике, что она похожа на мышку. А Нина без наклеенных ресниц, и не Нина будто… А… А еще, это из-за них Миша куда-то безвозвратно запрятал мой удивительной красоты сарафан с купоном… И я ведь слова никому не сказала!

…Валерик поманил меня пальцем.

– Дай кастрюлю. Только большую и с крышкой.

– Зачем это?

– Надо. Иди, иди скорей.

Когда Валерик разговаривал со мной, у него напрочь терялся акцент и приблатненные манеры.

Я стояла, как истукан.

– У вас что, большой кастрюли нет?

– Есть.

– Так неси давай. Только тихо, чтобы никто не видел.

Закралась нехорошая мысль. Он затевает что-то плохое.

– Я не могу без мамы дать кастрюлю. Я ей должна сказать.

– Да ну тебя… Так никакого сюрприза не получится…

И я, скребя сердце, согласилась. Пришла на кухню, присела к шкафу и принялась в нем греметь, выуживая самую дальнюю, самую большую кастрюлю.

– Ты что делаешь? – спросила мама.

– …да кто её так далеко сунул?!

– Ты что делаешь?

– Кастрюлю беру. Для Валерика. Для сюрприза.

– А, ну-ка, положи обратно! Не нужны нам никакие сюрпризы!

И я вернулась к нему без кастрюли. Он посмотрел мне в глаза, которые хотелось прятать, ни о чем не спросил и, воодушевляя меня, сказал:

– Ничего! Там дадут!

Валерик ушел и пропал на час. Все недоумевали, задавали вопросы. Мне… И только я начала считать себя виноватой по причине того, что не смогла добыть ему кастрюлю, а он вдруг на это обиделся, как Валерик пришел.

Довольный, улыбающийся, он держал перед собой громадную кастрюлю.

Ах, вот ему какая была нужна! Ну да, такой у нас в жизни и не было…

А когда все учуяли, какой из-под крышки разносится аромат…я решила, что хорошо, что и не было!

В этой громадной, бездонной кастрюле оказался самый вкусный на свете шашлык! Действительно, сюрприз!

…После больницы Валерик спешно взялся за ремонт квартиры. Сам выложил кафель, настелил паркет, как-то изумительно оформил стены в комнатах, поставил железную дверь. Последнее показалось особой диковинкой.

Неделю он принимал гостей, показывал квартиру, что своими руками превратил в игрушку. В такой жить – не нарадуешься.

А потом неожиданно для всех засобирался в Армению. Мало кто тогда понял его порыв, а главное, как можно оставить такую квартиру…

Никто тогда не понимал, что можно, оказывается, делать не для себя, а для продажи.

Наступало время новых пониманий и осмыслений.

Следы Валерика и его семьи потерялись. Лишь много-много позднее пришла весточка, что Валерика больше нет, его убили в драке. В события он категорически отказался идти воевать. Кому-то такой поступок пришлого короля, должно быть, не понравился.

Давно пережитое. Теперь это история.

Черно-белая фотография. Приморский бульвар. Четверка дружных парней. И легкий теплоход, который каждого из них довез до острова Наргин.

Искорки

Остаётся загадкой, отчего неудачи так много значат. Боль меняет… Невыносимая череда событий однажды заканчивается. Пугающие наблюдения перестают волновать. Предощущения, метания, беспокойство отступают на шаг назад. Дочитанная книга захлопывается. Но даже отправленная на полку памяти, она, увы, не забудется никогда.

… … …

Академия Наук. Старое, монументальное здание. Учиться здесь, редкая удача и честь. Но как всё это мало значит, когда за распахнутым окном бушует весна. Пахнет акацией, сиренью, клейкими листочками тополей… А внизу, на скамейке, сидит он. И как же возможно усидеть тогда ей?!

– Там к Вам пришли… – стесняясь, не глядя в глаза, произносит учитель, которому учить её завтра. От него сильно пахнет куревом.

Смущение… Они отводят взгляд, и оба знают, что теперь она точно сбежит.

Стыдно, очень стыдно, но она говорит…

– Если позвонят с работы, Вы скажете, что я здесь? Была… Я ненадолго вниз.

– Скажу. Скажу… – Заверяет, прекрасно понимая, что сегодня она больше не придет.

На скамейке двое.

– Я не могу долго. Мне надо вернуться…

Кокетство. Возвращаться ей не хочется ни за что! Но она ждет, чтобы именно он нашел ту уважительную причину, что продлит хоть на минуточку этот сладостный миг. Миг, когда они вместе…

Он долго, очень долго выуживает что-то из широкого кармана куртки. Она смотрит во все глаза… Сверток, любовно завернутый. Такой и разворачивать жаль. Какое-то время они им любуются.

– Ну что, посмотрим что там?

– Угу…

Неторопливо отгибает уголки и дает вдохнуть. И сразу же слюнка… Огромные бутерброды хорошего хлеба с толстыми брусками сливочного масла и густо положенной черной икрой.

– Мне показалось, ты умираешь с голода…

– Нет-нет, спасибо…я не смогу…

– Так, хватит мне тут изображать из себя. Ешь. У меня на глазах ешь.

– Только…я потом захочу пить.

– Да ты что! Не выдумывай! Этого мы себе не сможем позволить!

Её недоумение вызывает в нем безмолвный смех. Ей не понятно, что его так развеселило. И потом, когда лопаешь такую вкуснятину, разве будешь думать о чем-то еще?..

Отныне, ему важно, не протерта ли обувь, теплые ли стельки, во что оделась с утра, что ела в обед, как вела себя за столом, что читала, слушала, смотрела, с кем общалась, сколько денег у неё в кошельке… А если что-то не так, не ругает, а пускается в бесконечные истории о каких-то нерадивых людишках. Поначалу она смеется, но всё быстрее и быстрее схватывает момент, где вновь оступилась.