Приглашение в школу (сборник) - Константин Строев

Ориентирование в палаточном лагере тоже было делом не из лёгких и приводило подчас к забавным ситуациям. Все палатки были одинаковые и располагались в три ряда вдоль протяжённой передней линейки. Такое единообразие чрезвычайно затрудняло для вновь прибывших поиск своей палатки. Например, мне как-то раз после ужина, когда уже стемнело, надо было пойти за чаем к кухням, расположенным несколько в стороне. Это не составило большого труда, так как кухни были ярко освещены. Но по пути обратно я никак не мог найти свою палатку и несколько раз попадал по ошибке в чужие, нарываясь на ругань их обитателей, улёгшихся к тому времени спать.

Пробыли мы в Марьиной роще примерно полтора месяца, после чего произошёл новый поворот в наших судьбах. С некоторых пор в лагерь стали наведываться представители из разных училищ для набора кандидатов в курсанты. Причём наши пожелания этих вербовщиков абсолютно не интересовали. Они просто отсчитывали необходимое им количество людей на утреннем построении и увозили в свои учебные заведения. Это, конечно, нас не очень устраивало. Тем более что среди нас были и те, кто вообще не хотел поступать ни в какие училища. Так, например, такой же призывник, как я, Алякринский, в то время, когда мы с ним, попеременно работая ложками, вычерпывали из котелка положенную нам порцию перлового супа с красной рыбой или горохового пюре, искренне негодовал по поводу происходящего:

– Окончить училище – это значит всю жизнь быть кадровым военным. А я не хочу быть военным! Я подам рапорт, чтобы меня перевели в маршевую роту простым солдатом.

И он таки осуществил своё намерение, и через некоторое время явился к нам прощаться перед отправкой на фронт, обмундированный во всё новое. Как-то сложилась судьба этого романтика, не пожелавшего “всю жизнь” быть кадровым военным?

А нам пришлось придумывать способ, чтобы влиять на неугодную нам процедуру. В нашей палатке был один солдат, который числился писарем при штабе батальона. Он стал нам сообщать, из каких училищ прибывали вербовщики, а мы старались воздерживаться от набора в неугодные нам учебные заведения. Я, следуя детскому увлечению химией, мечтал попасть в училище, готовившее командиров химзащиты.

Если бы я знал, какое незавидное положение занимали офицеры химзащиты в войсках во время войны, то, наверное, не стремился посвятить себя этой профессии. Помню, когда я уже попал на фронт, был у нас в батальоне начальник химслужбы – старший лейтенант. Всё его хозяйство находилось где-то в обозе. Как наименее занятый своими прямыми обязанностями, он попеременно с начфином дежурил по батальону. Все его считали бездельником, хотя это была не его вина, а, скорее, беда. Один лишь раз за всю войну он вдруг оказался в центре всеобщего внимания, когда летом 1944 года прошёл слух, что немцы собираются применить химическое оружие. Тогда он ходил по подразделениям гоголем, проводил инструктажи, руководил завозом противогазов, противоипритных пакетов и прочего “реквизита”. И казалось, вероятность химической войны его очень устраивала. Но тогда в запасном полку я не представлял себе всего этого.

К счастью, из училища химзащиты никто не приезжал. Пришлось согласиться на инженерное училище. “Всё-таки техника, машины”, – думал я. Кроме того, оно располагалось в пригороде Москвы, и в этом для меня тоже был весьма существенный резон. Велико же было моё разочарование, когда, прибыв в это училище, первое, что мы увидели, – это черенки лопат, торчащих из-за спин курсантов. Оказалось, вся тогдашняя техника инженерных войск, или просто – сапёров, ограничивалась в основном лопатой, топором, пилой да киркомотыгой, которые, к тому же, необходимо было таскать на себе, помимо оружия и прочей амуниции.

Но всё-таки я испытывал удовлетворение: в училище меня навестили мои родители, и мне удалось побывать дома.

Положение на фронте было критическое. Шёл октябрь 1941 года. В Москве отчётливо была слышна артиллерийская канонада с фронта, почти вплотную придвинувшегося к столице. Все мы были готовы к тому, чтобы, вместо постижения инженерных наук, влиться в ряды защитников города. Однако неведомые вершители нашей судьбы распорядились иначе. Через несколько дней после нашего прибытия было решено эвакуировать всё училище, как мы позже узнали, в Мензелинск, в Татарию. Для начала предстоял пеший марш до Горького – это после того как нас привезли оттуда на поезде!

Никогда не забуду этого марша. По Горьковскому шоссе двигалась непрерывная лавина людей – гражданских и военных. И видеть себя в этом разношёрстном потоке, спасавшемся от опасности, было не очень приятно. Утешало лишь то, что мы оказались в такой ситуации не по собственной воле, а как дисциплинированные подчинённые. Временами в небе появлялись немецкие самолёты, и мы, следуя предписаниям военных наставлений, рассыпались по осенним полям и перелескам вдоль дороги.

После первых же суток марша у многих обнаружились кровавые мозоли на ступнях. Не миновала эта горькая участь и меня, чему способствовали полученные в училище ботинки на два номера больше моего. К счастью, нашёлся один курсант, которому выдали ботинки на два размера меньше, чем ему было нужно, и мы, к обоюдному удовольствию, обменялись с ним обувью.

Это был первый мой настоящий поход. А сколько их ещё было! Если учесть, что войну я, провоевав в пехоте, окончил в небольшом немецком городе Тройенбритцен юго-западнее Берлина, получится нешуточное расстояние. Но в тот первый мой поход вся наша необстрелянная братва показала себя не с лучшей стороны. Много было отставших, а уж потёртых ног – не счесть!

В Петушках, что в 125 километрах от Москвы, очевидно, чтобы не растерять окончательно свой “контингент”, командование посадило нас на открытые платформы товарняка, на котором везли в эвакуацию оборудование какого-то московского завода, и мы с ветерком доехали до Владимира. Тут пару дней мы дневали и ночевали в местном кинотеатре. Он, несмотря на наше присутствие, исправно функционировал. В фойе время от времени появлялись очередные зрители. В кинотеатре крутили кино, и нам его приходилось снова и снова смотреть. Показывали вышедшую накануне войны кинокомедию “Антон Иванович сердится” с Целиковской и Кадочниковым. Картину было странно и грустно смотреть в обстановке, когда враг стоял под Москвой, а нас, необстрелянных юнцов, так сказать, резерв на ещё худший случай, спешно отводили в безопасное место.

Наконец, затянувшаяся кинопауза окончилась. Нас опять вывели на Горьковское шоссе и стали рассаживать на проходящие в сторону Горького автомашины. Мне и нескольким моим товарищам досталась порожняя молочная цистерна. На ней мы и добрались до Горького, стоя на узеньких приступочках вдоль её округлого тела. Ощущение было не из приятных. Всю дорогу в течение почти двух дней шёл дождь с мокрым снегом. Ветер пронизывал до костей. Один из нас не выдержал испытания – открыл люк и залез в сверкающее белизной и стерильной чистотой брюхо цистерны.

В Горьком движение опять приостановилось на несколько дней. Очевидно, командование утрясало детали дальнейшего похода. И в канун Октябрьского праздника всё училище погрузили на баржи, которые в ожидании, очевидно, буксира, вывели на водный простор в точке слияния Волги и Оки.

Раздавали праздничный сухой паёк с селёдкой в качестве главного деликатеса. Искали специалистов по кладке печей и поваров, чтобы на барже соорудить подобие походной кухни. Находиться в тёмных трюмах было не особенно приятно, и мы ещё с двумя такими же, как я, кандидатами в курсанты вызвались решить эту почётную задачу, хотя, кончено, ни печниками, ни поварами никто из нас не был. Правда, один, по фамилии Зайончковский – как раз тот, с кем я обменялся обувью, был гражданским инженером-электриком, и мы его единогласно признали старшим. С работой мы, как ни странно, успешно справились, и к вечеру праздничного дня в металлической бочке из-под бензина, вмазанной в кирпичный очаг, уже варился гороховый суп.

В наступившей темноте в ночном небе вдруг замаячили светящиеся прожекторные полосы, послышался рокот авиационных моторов, небо прорезали пунктиры трассирующих пуль, где-то за высоким волжским берегом послышались глухие взрывы: начался налёт немецких самолётов. А на нашей барже один из командиров взводов, недавний выпускник, неудачно спрыгнул в открытый люк и сломал ногу.

На следующий день баржи подцепил буксир и потащил вниз по Волге. Нас разжаловали из поваров и вернули в ненавистный трюм, где мы и находились до прибытия в город Чистополь на Каме. Дальше плыть было невозможно, так как река замёрзла, наступила зима. В Чистополе нас разместили в здании техникума. Спали мы на полу на своих разостланных шинелях, положив под голову вещмешки. Правда, каждому выдали ещё по тощему одеялу. Днём мы с командирами взводов изучали воинские уставы, политработники читали нам газеты, сообщали безрадостные вести с фронтов.