Сборник стихов - Елена Степанян

Царь Манассия[1]

Повесть

I

Царя Манассии грехиТяжелой тучейВисели над Иерусалимом.В должный срокОна дождем свинцовым разродиласьИ каменным.Пустыней стал великий город,Возлюбленный Всевышним.

И не избегнул наказанья царь Манассия:Он был закован в цепиИ на чужбину отведен как пленник.В огромном ВавилонеОн в тесную был помещен темницуИ там оставленС памятью своей наедине.

Возможна ль собеседница ужасней?Таких грехов жестоких и бесстыдных,Какими до краев она полна,Никто еще не совершал, пожалуй.

Едва захочетСознанье истомленное МанассииВ какой-нибудь из уголков ее забиться,Его тотчас оттуда гонит прочьВидение кровавого кощунства,Им совершенного.И так – в несчетный раз.

Отчаявшись, решает царьС обоими —С сознанием и с памятью —Покончить разом.И с короткого разбега,Насколько позволяет цепь,Он ударяет головой о стену.

БольИ крови вкус соленыйЦаря с самим собою разлучаютненадолго:Вот он опять в Иерусалиме,И небо – как расплавленный сапфир,И солнце нежно жжетСквозь перья опахала.

В сопровождении друзейЦарь пересек подворье ХрамаИ на потеху свитеНа стене священнойНарисовал когтистый знак Молоха.

– Царь! Помилуй!Ты нас погубишь всех!За святотатство этоНа наши головы обрушится сей Храм! —И тянется дрожащая рукаУжасный знак стереть.

Не говоря ни слова,Короткий меч хватает царь МанассияИ руку отсекает.Тотчас же царские друзьяСвященника на землю валятИ бьют ногами до смерти.А царьЕго с улыбкой вопрошает:– Что ж?Как видишь, Храм не рухнул.

Но в ответС земли встает старик-священникИ отрубленной рукойПытается стереть ужасный знак.И вновь его сбивают с ног,И вновьОн поднимается и тянется к стене.И вновь он на земле.И вот встает опять.

И видит в ужасе Манассия —Захлопнулась минута, как ловушка,И он отсюда никогда не выйдет.И еле-елеВорочая тяжелым языкомИ непослушные слова соединяя,Царь просит Господа ВсевышнегоЕгоОтсюдаВыпустить...Но Бог его не слышит.А старик опять встает,И снова падает,И вот опять встает...И царь кричит,Кричит и Бога умоляет!..– —В темнице смрадной пробуждаясь,Весь в крови,Дрожит Манассия от боли и обидыНа Господа.

– Велик, велик мой грех!Но почему же молния ТвояВ тот миг меня не поразила? —Храм не рухнул,СолнцеСияло в безразличной вышине,И царь Манассия победитель вышелИз наглой брани с Господом небес!О горе!

– Почему меняЗемля, разверзнувшись, не поглотила,Когда я сыновей своих в огоньКидалКак наилучший дар Молоху?!..– —...В двенадцать летНа царство был Манассия помазанВ том городе единственном,КоторыйИзбрал для обитания Всевышний.

И город сей в садах благоуханных,И землю, источающую мед,И свод небесный с солнцем и луною —Как должноеВ бестрепетные рукиОн принял.

Царские рабыВо всём ему покорны,Священники ГосподниВ нем Божьего помазанника чтут,И дорого заплатит тот,Кто счастью беспредельному МанассииЗахочет указать предел.

Но солнце, обходя великий город,Отсчитывает дниИ отмеряет ночи.И вот царю однажды показалось,Что дни, сияющие безмятежно,Короче сделались,А ночи – холодней.И этот холод, словно запах тленьяПрилипчивый,Он отогнать не может,Как будто он сочится изнутри,Из сердца царского.А кровь его разноситПо жилам всемИ поражает мозгНеодолимым страхом вечной смерти.

Царь слышал много раз,Что Бог ВсевышнийЕсть Бог живыхИ запрещает ОнМежду двумя мирами —Зримым и незримым —Передвигать межиИ поднимать завесу.

Но слышал он, что есть другие боги,И что куда сговорчивей они.

Печален бродит царь МанассияВ садах иерусалимских несравненных,И отгоняет лунноликая АстартаЕго печаль,И он ей платит щедро.– —Иерусалим! Иерусалим!Столица,В которой Бог Всевышний обитает!Гора великая, гора святая,Где небо приклоняется к земле,Где наполняются уста пророковГлаголами ГосподнимиИ ходитПо площадям и городским базарам,Став человеком,Истина сама.

Но с омерзеньем смотрят на пророковЦаря Манассии рабы.В водовороте сладострастной лжи,На пиршествах Астарты и Ваала,Господня истина —Как желчь и как полынь!

– Идите прочь!Знать не хотим ни вас,Ни Бога вашего!Он непомерной платыС нас требует за милости Свои!За всё благодарить —За вдох, за выдох,Смирять гордыню каждый час и мигИ неустанно ближнего любить —Да у кого ж на это хватит сил?Да это тяжелейший труд на свете!

Неужто выколоть себе глаза,Чтобы не видеть, как Его щедроты,Минуя нас, прольются на других?Иль собственную грудь вспороть ножом,Чтоб выдавить из сердца зависть?

А между тем наш долг растет,И он стеноюВстает меж нами и Всевышним Богом!Нам нашей скверны не избыть!Идем к чужим богам искать защиты —Они нам будут рады и таким!

Но вот к чертогу царскому подходитНевзрачный человекв одежде запыленной,И стража расступается пред ним —Пророк!

А царь Манассия смущен,Он думал,Что все они давно перевелись.А если кто и выжил, в щель забившись,То побоится выползать оттудаИ вновь пугать царя Господним гневом,Который всё никак не состоится.

С насмешливой улыбкойПриказывает царь пророку говорить.И раздается тихий голос:– Бог ЕдиныйПослал меня к тебе, о царь Манассия,Сказать,Что он есть Всемогущий Бог.

Ты осквернил священный город кровьюИ трупами невинных переполнилВ угоду лжебогам,Которых тыВ безумье почитал богами смерти.Но всё подвластно Господу живых!И сотворит он день,Тот самый день, в который,Простершись на земле,Ты будешь умолять,Чтоб он тебя помиловал и принялРабом последним в Царствие свое!

И вот знамение, что не напраснойТвоя молитва будет, царь Манассия:Те капища Ваалу и Астарте,Что ты с весельем возводилпри свете дня,Во мраке ночи станешь разрушать,Горючими слезами обливаясь.

Царь привстает:– А не сказал лиТебе твой Бог,Что я за эту дерзостьС тобою сделаю?

– В твоей я власти, —Незваный гость чуть слышно отвечает,—И ты, скорей всего, меня убьешь.Но тот, кто жив, вовеки не умрет...Тебе же предстоит, о царь Манассия,Переходить из смерти в смерть...

ЖезломЦарь бьет пророка по лицу,А стражаПо земле его волочитК котлу, в котором варится смола.

И умер он!

А царь Манассия в темнице,Как ни старается,Не может умереть.

– Какие-то есть жилы на руке...Их можноПерекусить – и кровью изойти.Но в этой темноте – как их отыщешь?Пустое дело, нечего стараться.

Решает он от пищи отказаться,Которую тюремщики швыряютК его ногам – и на десятый деньСмерть придвигается уже вплотную.

Да, здесь она, за дверью – и сейчасВойдет.Но почему-тоОна уже не кажется желанной,И лютый страх опять владеет им,И он уже готов кого угодноВзамен себя послать в ее жерло.

Пусть дочери идут,И сыновья,И жены царские,Друзья и слуги!И весь народ земли, его рабы,Пускай в колонну строится,И пустьЕго ведут служители МолохаВ пылающую печь – насытить смерть!– —...Но больше откупиться нечем:ОнУже не царь,Он узник осужденный.И казнь его назначена на завтра,Мучительная огненная казнь.

Но после пытки, от которой онСебе на удивленье жив остался,Он казни не боится —Дон АнтониоБыл прав во всём.Не зря он их училДыханье останавливатьИ болиНе чувствовать при этом никакой.

Он пытку выдержалИ на костреСознание успеет потерять,А едкий дым доделает свое...Но главное не это, а другое:Он никого под пыткой не назвал!Иначе – страх и ужас! – столько разВ своих последующих воплощеньяхОн на костре горел бы, сколько душОн выдал бы сегодня палачам.

А ворожба, и вызыванье мертвых,И на святых прилюдная хула,И многое другое из того,Что инквизиция ему вменяет —Конечно же, всё это было,Было.Да вот когда?Ты лопнул бы от злобы,«Священный суд»,Когда б в мои ты мыслиПроникнуть смог!Ты хочешь насладитьсяСтраданьями невинного —А яПеред иным стою СудомИ верю,Что справедлив мой страшный приговор.

...Такой недолгой жизнь моя былаИ безмятежной.Озарял, как солнце,Ее сосед-помещик дон Антонио.Он, собирая нескольких друзей,Рассказывал им тайны,От которыхСветлеет сердце,Увлажняются глазаИ отступает мерзкий страх,С рожденьяПрилипший к телу, —Вечной смерти страх.О эти встречи и беседы!НочьЗаполонил жемчужный запах моря.Игольчатые звезды над листвою —Как сполохи какой-то высшей жизни.А дон Антонио нам говорит, что так жеМы здесь сходились пять веков назад...

Тогда еще не царством инквизицииОтчизна наша бедная была.Здесь цвел недолгий мусульманский рай,Навеки отлетевший к этим звездам.

А мы остались на земле.Она,Казалось, мертвой хваткой нас держалаИ возвращала каждый раз в себяНаш прах.Но скоро эта связь порвется —Так дон Антонио нам говорил —И долго наши души будут врозь.

Одни родятся в христианской вере,И осенит их с неба Южный Крест.Моя судьба – евреем стать,хоть вспомнитьЯ так и не сумел, что им когда-то был.

А самому Антонио предстоялоРодиться вновь кочевником-арабом,Спать на спине верблюдаИ во снеУкрадкой возвращаться в Андалус.[2]О дон Антонио!Всего за полчасаДо появленья стражей инквизицииТебя увел небесный караван,Державший путь к палаткам бедуинским.

Куда же денусь я?ИерусалимРазрушен за грехи царя Манассии,И мой народ с чужбины на чужбинуСмертями и рожденьями гоним...– —– Горит! – Горит!И вправду – запах гари.Так значит, дым меня не задушил?Как странно – если бы не этот запах,Я думал бы, что умерИ лечуНадзвездными путями к новой жизни.

Но сильно пахнет гарью. – А вверхуКакое-то свеченье.Ближе, ближе.И проступают башни городскиеИ очертанья сказочных дворцов.Туда?Но это град небесный,Град святых.Там нету места грешникам сожженным!– Огонь! – Горят соседние вагоны!– Погибли мы!– Так вот мне почемуПриснился сон про этого испанца!

– О Господи! Не дай, не дай сгореть!Хоть нибудь освободи отсюда!

– Остановился!– Дверь! Выламывайте дверь!– Вы слышите, стреляют!– Партизаны!– Конечно! Это немцы ловят тех,Кто убежать пытается!– Посмотрим!

– Ну что ж ты? Прыгай!– Он не может, он старик!– Толкай его сильней, здесь много снега!

Паденье. Боль. И забытье.Короткое иль долгое, кто знает?..– —...Как больно мне, и холодно, и страшно.Что значат эти черные стволы?Как здесь я очутился? НеужелиИзвергла вавилонская темницаМеня из недр своих на этот снег?

Но я здесь не один – я слышу крики,И лай собак стоит остервенелый.Стрельба!Стрельба?Так вот она, разгадка!Теперь я понимаю, что к чему!Я в прежней жизни был царемМанассией!Теперь мне ясно всё, как божий день.Я царь Манассия – так значит,не напрасноЯ в прошлый раз расстрела избежал.Иначе я бы ничего не вспомнил!

...Всех до единого переписалиЕвреев городаИ повелиСебе могилы рыть и в них ложиться.И, самый старый и больной из всех,Сумел я убежать, подделал документыИ малый срок у смерти отыграл.

Но боги ада жаждут своего.Вслед за евреями черед приходитВсем остальным и я попал в облаву.

Теперь уже, со сломанной ногой,Я не смогу бежать.Но для чего бежать мне?Не сюда лиСтремился я в бесчисленных рожденьях?О, будь я настоящий каббалист,А не такой вот дилетант-невежда,Я по стволам вот этим, по ветвямПрочел бы, как по книжке,Что ВсевышнийИ этот день, и место сотворил,Чтоб я здесь встретился с самим собою!

И ты, звезда над этой черной кроной,Я слышу голос твой,Я понял, что ты значишь!

Но почему меня никто не ищет?Всё понятно:Пытаются прорваться к партизанамТе, что бежать смогли.ПогоняИдет за ними.Лай собачий и стрельбаСместились вправо и уходят в чащу.Что делать мне?Лежать и смерти ждать?Но я же царь!Так не в моей ли властиПогоню повернуть,Чтоб хоть кого-нибудь спасти?

Ну, дьявольская рать в рогатых касках,Здесь знатная приманка для тебя!– Hierher! Hierher!Da ist der Jude! Jude! Jude![3]– —...Душа блаженствует, из света в светПереходя и наполняясь светом.

Душа-страдалица!Как тяжело пришлосьТебе в темницах из костей и плоти.Как страх небытия тебя изгрыз!И как оно пыталось овладетьТобой живоюИ в безумии топило.Небытие! Пускай тебе в уделДостанутся преступные деянья,В безумье сотворенные,ПускайВ тебе исчезнет всё,На что толкалНеодолимый страх исчезновенья.

А наверху – сияет ярче солнцаИерусалим Небесный,Град живых!О родина моя!Узнай меня! Прими!О, только бы с тобой не разлучаться!

Но то, что накопилось там, внизу,Не так-то просто отпускает.И тянет всё сильней,И камнем – вниз!..– —Он прикасается к своей руке иссохшейИ кожу теребит —Он жив, он снова здесь.Сейчас войдет тюремщикИ миску с тошнотворного едойПоставит на пол.Вот послышались шаги,Сейчас засов зазвякает...Но громомГремят затворы!– Царь! Вовек живи!Владыка вавилонский возвращаетТебе свободу и престол отцов!

О эти голоса!О воздуха касанье!И запахи!

– Но почему, друзья,Темничный мрак идет за нами следом,И я совсем не вижу ваших лиц?Иль это ночь такая наступила?

Увы, теперь всегда со всех сторонОбъемлет эта ночь царя Манассию —СлепымВернулся он в Иерусалим!– —Приказывает царь соорудитьПророкам пышные гробницы,Приказывает из своих пределовИзгнать Ваалов и Астарт.

Царские рабы,Во всём царю покорны,С таким же рвением, с каким ониСооружали капища и рощи насаждали,Теперь всё разбивают на кускиИ рубят.Но добру – не пропадать же!Они в свои дома обломки волокут —Из них очагПолучится прекрасный.А дрова из рощ священныхИх пище придадут особый вкус.

...Тысячелетия пройдут,А всё не смогутОт вкуса этого избавиться они...– —Клянется царь и детям, и друзьям,Что он во всём Всевышнему покорен,И что он раб Его,И что во всех мирахНет сладостнее ничего, чем это рабство.

Но горькими-прегорькими слезамиОбожжены незрячие глаза,И по утрам он их открыть боится,Чтоб не увидеть снова темноту.

Он, засыпая, видит сны,Но в этих снахНе видит он садов Иерусалима.Блуждает в вавилонских подземельяхЕго душа —Но как раздвинулись они!И как освещены!Да это целый город!И в нем – такое множество людей,Что улицы едва вмещают их.Но каменные своды их гнетут,И безысходная печаль у них на лицах.

Он к ним бросается и хочет прокричать,Что каменные своды – не навечно,И что над ними – синева небес,А их превыше – небеса иные!...Но ничего не получается —ОниЕго не замечают и не слышат,И только в нем самом звучат его слова.И он их повторяет, просыпаясь.

А мрак стоит над ним,и уходить не хочет...

II