Кий и Киборг - Сергей Стахеев

— Ну, ну, понесло! Киборг в своём репертуаре! Никому не нужен сеанс психоанализа? Нет? Ну, тогда, позвольте, закончу историю (всё больше убеждаюсь, что конец её был бы иным, выбери Петр Захарович не меня, а моего братца-философа).

Итак, ничего не оставалось бедному Игорю Сергеевичу, как взять кий и начать партию. Гости моментально оживились и как один подтянулись к столу, никто не хотел пропустить такой необычной игры. Усач разбил шары, но ни одному из них не посчастливилось закатиться в лузы. Собственно и далее ему везло ничуть не больше. Ну а Петр Захарович орудовал мной так ловко, будто всю жизнь только костылём и играл. Вы бы видели, как он резво скакал на одной ноге вокруг стола и забивал один за другим шары в лузы. Бывало, правда, терял равновесие, приземлялся на больную ногу и тут уж корчился от боли. Но лишь долю секунды, и сразу же метил мною в следующий шар. Всякий раз после удачного удара он бросал в сторону соперника короткий презрительный взгляд, сопровождая его противным нервным смешком и колкими замечаниями типа: «Что скажете? Недурно для старых костей, а?», «а как вам такой дуплетик?», или: «вы, Игорь Сергеевич, не бойтесь, я никому не расскажу, как вы вчистую продули старику с костылём, уж я вам репутацию не подпорчу».

И чем дальше, тем азартней Петр Захарович становился. Впрочем, азарт — не то слово, скорее какой-то дикий восторг, остервенение. И уже не замечал он, что опирается на сломанную ногу, лишь бы удивить всех ещё каким-нибудь фирменным приёмом и поглумиться над и без того поникшим Игорем Сергеевичем. Последний шар под общие аплодисменты публики Пётр Захарович загнал мной в лузу одной левой рукой.

Чтож, больше после этого наш проигравший друг за весь вечер не произнес ни одной шуточки, сидел, насупившись, полоскал усы в спиртном. А Захарыч торжествовал.

— Но не долго, — Киборг грустно улыбнулся, — гости разъехались, а к ночи пришлось скорую вызывать, — загипсованная нога разболелась аж невмочь. Увезли в больницу. Потом по разговорам мы поняли, что у Захарыча нашего сместились кости, не успев ещё толком срастись, и теперь нужна операция плюс долгое восстановление. Жене он тогда строго наказал, чтоб про операцию никому ни слова. На работе тоже что-то насочинял, выкрутился. Однако трудно ему тогда пришлось.

— Зато будет что внукам рассказать! Ведь, согласись, красиво он усача разбомбил?! Этож какая победа неслыханная!

— Победа, говоришь, — задумчиво произнёс Киборг, — ну не знаю, лично я думаю, что самую большую свою победу Захарыч одержал потом, уже под конец реабилитации. Даже ты не скрывал удивления, насколько круто он изменился. Он победил себя, свою гордость.

— Ему пришлось её победить, деваться было некуда.

— Пусть так, но и это многого стоит. Даже в таких обстоятельствах не всякий изменит своей властной осанке. Он же, хоть и не сразу, а смог себя побороть.

— Нельзя ли поподробней — попросила ковровая выбивалка, а вслед за ней продолжения истории потребовали и остальные обитатели кладовки. И Киборг исполнил их просьбу.

— Хорошо. Обозначу лишь пару деталей и вы сразу поймёте каким стал наш подопечный Петр Захарович.

Каким он был вы уже, наверное, догадались, — властный, напыщенный, привыкший к подобострастию подчинённых, пользующийся непререкаемым авторитетом в кругу семьи. Такой маленький, но вполне себе важный божок. Все шли к нему с просьбами, а он никого ни о чем не просил, только приказывал. Я, не припомню, чтобы до операции он хоть раз о чём-то попросил свою супругу. Нет, ей он, конечно, не приказывал, но и на просьбы это как-то не совсем было похоже. Ну, например: “Завтра дети приедут. Пирог бы испекла чтоли”, или: “Ты, это, в аптеку собираешься? Если что, у меня лекарства заканчиваются”. Ну а потом, когда после операции вставать было нельзя и он стал целиком от жены зависим, тут уж его начало ломать и корёжить. С трудом до него стало доходить, что он никакой не бог и не царь, и что другие люди нужны ему не меньше, чем он нужен им.

Мало-помалу Захарыч начал смягчаться, и в его лексиконе стали появляться словосочетания типа “Надо бы” “Вот бы”, а потом даже и до волшебного слова “пожалуйста” дошло. Помню как-то всю ночь ему не спалось, жутко саднила нога. И вот поутру кличет он жену, и верите ли, по имени очеству её называет: “Тяжко мне, Наталья Леонидовна, видно снова укол придётся… всмысле надо бы…” берёт паузу, делает глубокий вдох, отводит глаза и наконец выговаривает: “Будь добра, сделай мне укол, пожалуйста. Рука у тебя лёгкая. Авось боль утихнет”. И гладит тихонько её запястье. А та, смотрю, заморгала и убежала на кухню, утирая фартуком слезы.

Некоторые в кладовке от такого рассказа тоже растрогались. А Киборг продолжал.

— И ещё победа была, когда Пётр Захарович впервые (барабанная дробь) признал себя неправым. Обычно спорить с ним было бесполезно. А уж извинений и вовсе ждать не приходилось. И тут однажды, когда жена имела неосторожность в чём-то его поправить, Петр Захарович по старой привычке довольно резко её одернул обидным словом. И вдруг в ответ на робкий укор супруги, он говорит: “Ну, прости, прости старого дурака, погорячился. Правда, она ведь глаза колет, вот я и распетушился”. Наталья Леонидовна от таких слов просто опешила, и ещё полдня пребывала в молчании, видно пытаясь переварить что это такое произошло.

Ну и много подобных метаморфоз в характере Петра Захаровича довелось нам с Кием наблюдать, пока он не поправился и не передал нас другому нуждающемуся.

— Да, он здорово изменился, — подтвердил Кий, — Вобщем-то я с первого дня к нему с симпатией относился. Но под конец зауважал всей душой.

— О чём я и толкую, — вставил слово Киборг, — не всегда боль уродует, иногда наоборот — красит. Вот говорят, что страдания заставляют иных людей прогнуться, ломается человек под их тяжестью. А я так скажу — ломается не человек, а только его гордыня и прочие глупости. Кто знает, может, порой скорби для того и случаются.

— Не пори чушь, Киб! Ладно, Захарыч, — там есть чему ломаться. Но ты же помнишь бабу Нюру! Вот уж кроткая овечка, ни разу никому слова поперек не сказала. Ни жалоб, ни обид — одна святая благодарность. Ей то страдания почто достались? Смиренней ведь некуда! Изволь, братец, не работает твоя теория. Нет у боли смысла, как нет его в смерче или извержении вулкана. Боль бьёт вслепую, беспристрастно и наугад. Баба Нюра лишь случайная жертва,