Яма - Николай Александрович Игнатов

во что, наученные последними десятилетиями; сегодня они стремятся уехать туда, где их существование, а равно и жизнь их детей, будут как можно надёжнее обеспечены гарантиями материального благополучия. В NN, как ни прискорбно признать, сегодня такие гарантии получишь едва ли…»;

«…я люблю NN, и, как человек, проживший в нем все свои шестьдесят два года, твёрдо верю в то, что в скором времени он вернёт себе былую славу военной кузницы Родины…».

Разделить с уважаемым профессором Залуцким эту последнюю его твёрдую уверенность представляется едва возможным, если учесть, что, как он сам сказал, гонка вооружений канула в Лету.

Ясности ради отметим, что приведённые высказывания профессора все сплошь вырваны из контекста. Предложения взяты из разных его работ, (кои не противоречат друг другу, а только дополняют), и размещены в некоем смысловом хронологическом порядке. Это сделано исключительно для лаконичности и в стремлении не тратить попусту драгоценное время читателя.

Думается, что внимательный человек наверняка может спросить – если этот человек действительно такой знаток истории (ведь профессор!), почему он пишет, что тридцатые годы были для нашей страны суровыми, когда суровыми для неё были абсолютно все годы.

Впрочем, бог с ним, с профессором Залуцким.

Кстати, особо прозорливые легко заметят некую литературную неряшливость и легкий избыток «олдскульного» апломба в его строках. Эти его «мощнейшие глыбы», «лихие девяностые» прямо таки немного режут слух.

Хотя, отдавая должное истине, стоит сказать, что эти самые пресловутые девяностые в NN были особенно криминальны. Был даже слух, что NN называли криминальной столицей региона. Преступность действительно тогда гипертрофированной опухолью поразила город; беззаконие было возведено в закон; реальная власть находилась в руках большой преступной группировки.

Люди, конечно же, ко всему этому быстро привыкали, относясь к действительности, поджидающей на улицах, как к неискоренимому побочному эффекту жизни. У народа, как известно, тогда просто не было денег, от слова совсем; потому мысли о насущном, о том, чем, к примеру, кормить детей, превалировали над прочими.

Город был негласно разбит на зоны, в которых орудовали разные виды преступных элементов. Так, к примеру, улица Гамарника, где дожидается к себе внимания Яма, в народе называлась «улицей Карманников», потому как последних на ней было пруд пруди. Улицу Летчиков звали – «Налётчиков», там, в основном, по разбою. Каховский переулок был известен как «Лоховский», на нём поджидали всякого рода мошенники, в основном носители цыганской культуры.

Были и еще примеры народных переименований улиц и переулков, но либо они не прижились, либо их существование – выдумка. В общем, жизнь была в те времена полна приключений: пройти по улицам и не стать потерпевшим – чем не адреналиновый квест?!

В общем и целом, такая вот картина вырисовывается вокруг той самой Ямы, о которой шла речь в начале нашего повествования.

И хоть те времена ушли, NN и сегодня вовсе не из разряда «городов мечты», хотя, как выяснилось, сами NN-чане шутят, что мечта здесь у всех одна – свалить куда подальше, где тепло и вообще цивилизация. Вспомнив критические инсинуации московского журналиста, можно еще пошутить, что NN-чане привыкли узнавать многие пейзажи родного города в кадрах современных постапокалиптических блокбастеров или высокобюджетных боевиков…

Но вернемся к Яме. Яма ждёт, и своим молчаливым метафизическим порывом требует от мира признания факта своего (Ямы то есть) существования; признания безоговорочного.

Зачем ей это?! Не ей это нужно, но Вселенной. Иначе этих строк и не было б вовсе. Итак.

Простым невзрачным сентябрьским утром, в то самое время в году, когда птицы еще щебечут, но уже без летней самозабвенной истерики, а солнце, хоть и лениво, но пока еще делится радиацией, в такое обыкновенное туманное утро стояли недалеко от Ямы две пенсионерки.

Одной из них была Анна Вадимовна Невыглаз, полноватая, коренастая, с короткой стрижкой подкрашенных желтоватых волос, бывшая работница сборочного цеха NN-ского авиационного завода. Другая – Мария Ильинична Башлаева, высокая худощавая старуха, седовласая, с недобрым хищным лицом. Она была в своё время замначальника цеха на другом военном заводе, производившим ракетное и бомбовое вооружение, здесь же, в NN.

Работники обоих предприятий традиционно испытывали друг к другу обусловленное пролетарской гордостью презрение. Авиационщики говорили, что бомбардировщик – первое дело, главная, так сказать, основа, а уж бомбы да ракеты – так, второй номер. Оппоненты парировали, утверждая, что «бомбардировщик без бомбы как бык-осеменитель без яиц».

Взаимная профессиональная ревность давно прошла у обеих пенсионерок, как прошло почти всё в жизни, ради чего можно было бы презирать или чем можно гордиться, и теперь они были просто соседками, глупыми сварливыми бабками. Но к Яме имели обе прямое отношение.

Например, Анну Вадимовну в одну далекую знойную летнюю ночь Яма спасла от налетчика, который, пытаясь догнать несчастную женщину, споткнулся о торчащую из изувеченной бетонной плиты арматуру и упал.

А вот у Марии Ильиничны история была куда более романтичная. Как-то, возвращаясь с работы (это было еще во времена ее молодости, а Яма уже существовала), она наткнулась на нелепо раскоряченный на проезде во двор – конечно же прямо в Яме – старенький «Запорожец». У колымаги суетился симпатичный, высокий и худой парень, который ласково попросил тогда еще добрую и наивную Машу помочь с «этим чертовым корытом».

Маша, ловя себя на мысли, что парень-то ничего, слегка покрывшись пунцом, растерянно призналась, что ни в каких корытах ничего не смыслит, и поможет едва ли. Тогда парень, улыбаясь ровными зубами, мягко успокоил ее, сказав, что ей просто надо нажать на педаль газа, когда он скажет. Маша с готовностью согласилась.

Парень спрятался от неё за открытым капотом и начал повторять через небольшие интервалы: «жми!», «жми!». Маша жала как могла, но ничего не происходило. После нескольких бесплодных попыток, спасение было обоюдно признано неудачным, парень поблагодарил помощницу, на том и разошлись.

Уже дойдя до дальнего угла дома и почти повернув во двор, Мария Ильинична услышала за спиной тарахтение запущенного двигателя. Она улыбнулась в душе этому красавчику и вообще всему прекрасному широкому миру.

Только дома она обнаружила, что сумочка её порезана и все содержимое исчезло. Слезам и горю, казалось, не будет конца, но мать уже к полуночи сумела успокоить бедную дочь. Расстройству причина была серьёзная, ведь Маша несла в кошелёчке первую свою зарплату. Да и паспорт пропал.

Она долго потом пыталась вспомнить, где же ей могли порезать сумку. На ум приходил только трамвай. И уж конечно, она вовсе не допускала участия здесь чернявого красавчика на «Запорожце».

А зря, это он и был. Точнее его сообщник, который вынырнул из кустов, когда Маша сосредоточенно нажимала одной ногой на педаль, а другой стояла на земле. Сумка-то ее небрежно болталась в руке, чуть позади нее.