История моей жизни. Записки пойменного жителя - Иван Яковлевич Юров

рабочие из Борисоглеба убирали турнепс и брюкву на зиму. Прямо на поле, на буграх земли, рыли лопатами глубокие ямы, застилали их соломенными подстилками и рядками складывали туда подсушенный турнепс и брюкву. Потом ямы заваливали сверху соломой и толстым слоем земли. Турнепс и брюква зимой в совхозных ямах не гнили, весь тот ценный корм использовался по назначению: проходил через желудки совхозных коров. А когда тех коров по весне выпускали из скотных дворов, то были они упитаны настолько, что пастух Степан Разумов и два его подпаска не могли с ними совладать, попервоначалу их пастьбы на лугу пастухам с разбалованным скотом было непросто.

Для распашки полей под посадку турнепса и брюквы борисоглебский совхоз приобрёл тогда два трактора «Фордзон». В первые месяцы появления тех тракторов многие жители близких от села деревень приходили специально посмотреть на эту диковину. Первым трактористом в Борисоглебском совхозе стал работать молодой крепкий парень из деревни Новинка-Скородумово Иван Гусев, по прозвищу Петушонок. Он быстро и ловко научился управлять трактором, многим показывал, как он пашет землю, а чумазую ребятню села много раз катал на своем «Фордзоне».

Весной, летом и осенью гудки пассажирских и буксирных пароходов, проходивших по Мологе мимо села, звонким эхом отдавались возле борисоглебского леса. Эхо плыло далеко окрест по реке и, минуя ближние поля и луга, уходило в глубину янских лесов. У села Борисоглеба река делала излучину и в ней разделялась на два рукава, образуя посередине остров длиною около версты. Этот остров назывался по имени села Борисоглебским; одним концом вниз по течению он подходил к Ножевскому хутору, где жила наша семья. Во всё время, кроме весны, течение в реке было умеренным. Но зато весной, особенно во время ледохода, мологская вода с убыстрением устремлялась в Волгу.

Хлеб — всему голова

Рыбинск, расположенный при впадении Шексны в Волгу, прежде был крупным торговым центром России. Тогдашнее его купечество охотно и дёшево покупало у мологских и шекснинских мужиков продукты земледелия и животноводства, дары лесов и водоёмов.

Среди миллионов пудов хлеба, ежегодно складируемых в старом Рыбинске, были и мешки с зерном, выросшим на полях Молого-Шекснинской поймы, и мука, намолотая из того зерна. Но хлебом пойма торговала не в таком количестве, как сеном. Хлебные поля её были небольшие, они, в основном, были рассчитаны на прокорм самих мологжан.

Крестьяне поймы хорошо знали мудрость старого народного изречения «хлеб — всему голова». На своих полях они трудились, выращивая хлеб как ошалелые. Они затрачивали много сил, чтобы вырастить пшеницу, которой кормились сами, а в особо урожайные годы пшеничное зерно продавали на сторону.

На широком пространстве всего междуречья почти половина земли из века в век не использовалась людьми в сельскохозяйственном производстве. Там рос смешанный лес, много места занимал кустарник, где летом жили лишь лягушки да комары. Равнинные земли, занятые кустарником, можно было раскорчевать и пустить в сельскохозяйственный оборот, но таких мероприятий в тамошнем земледелии никто не практиковал: крестьяне обрабатывали лишь плешины земли, свободные от лесного мира.

Основной зерновой культурой в поемном междуречье была яровая пшеница, урожаи которой по тем временам нередко были высокими. Мужики говорили: «Нынче пшеница уродилась сам-тридцать». Это означало, что посеянный пуд пшеницы давал урожай в тридцать пудов. Рожь сеяли редко — боялись, что она вымокнет в водополицу. Сеяли также овёс и ячмень. Ячмень шёл для варки пива, а овёс, в основном, для корма скота, особенно — лошадей.

Зимой, во время привалов на дальних дорогах, торбы с овсом почти всегда висели на лошадиных мордах, а летом на полевых работах, где лошадь была единственной тягловой силой, рацион коней наполовину состоял из овса. Лошади мологжан и шекснинцев были упитанными: на большинстве шерсть была короткая, и лошадиные тела лоснились солнечными зайчиками. На конных базарах в Рыбинске, Мологе, Пошехонье-Володарске, Некоузе и во многих других местах за молого-шекснинских лошадей давали высокую цену. Бывало, иную тамошнюю лошадь, впряжённую хоть в одноколку или в телегу летом, хоть в повозку или в сани зимой, чуть тронешь вожжами — и она тут же, подняв голову кверху, закусит удила и понесёт седока так, что только придерживай шапку на затылке.

Летом лошадей на ночь часто отпускали на волю, и они, собравшись в большой табун, мирно паслись за околицами деревень, в скотиньих выгонах, на молодой отаве после сенокоса. Нередко лошади прорывали жердяные ограды в овсяные поля и, нажравшись там досыта, прибегали в деревни, поднимая дорогой пыль.

Производство хлеба прежнему крестьянину было немыслимо без лошадей. До широкого применения машин в сельском хозяйстве Молого-Шекснинская пойма не дожила, поэтому все полевые работы производились руками людей да силою лошади. Лошадиная сила и доныне остаётся мерой мощности большинства двигателей.

Много приходилось трудиться людям поймы. Из зернобобовых сеяли вику вперемешку с овсом, горохом, а на огородах-тынах — всякую овощь.

Все поймичи сеяли зерновые из лукошка. Деревянную соху да борону многие ещё себе представляют, а вот о лукошке, которым сеяли зерно на пахоту всего четыре с небольшим десятка лет назад, из современных людей знают лишь старые люди, да и то лишь те, которые были знакомы с прежним земледелием не понаслышке.

Лукошко имело форму современной кухонной кастрюли с двумя петлями-ручками по бокам. Оно изготовлялось из дерева, было прочным, лёгким, и в него убиралось до пуда зерна. За ручки-петли к лукошку привязывалось вместо лямки не что иное, как домашнее полотенце. В старину в некоторых местах России, в том числе и среди жителей Молого-Шекснинской поймы, существовало поверье, что якобы домашнее полотенце, привязанное к лукошку во время посева зерна на пахоту, приносило людям счастье на урожай хлеба. Это поверье просуществовало до исчезновения лукошка с крестьянских полей. Когда люди заканчивали посев, полотенце снималось с лукошка и как божественный знак хранилось в укромном месте до следующей посевной. Впрочем, привязывать полотенце к лукошку было необходимо скорее не в силу поверья, а в силу практического опыта. Ведь носить по полю полное лукошко зерна на тоненькой верёвочке сеяльщику было не под силу.