Воспоминания (1865–1904) - Владимир Джунковский

В Амвросиевку[536] я приехал как раз 6-го октября и занимался в имении с утра до ночи, днем объезжая хутора, а вечером сидя за отчетами. Служащие ко мне стали привыкать и уже не смотрели как на чужого, что мне давало удовлетворение.

Погода была чудная, жаркая, я все время ходил в кителе. Накануне отъезда ездил с управляющим к соседнему помещику смотреть баранов, возвращаться пришлось в темень и дождь, и мы сбились с пути, проплутав в степи часа два. В день моего отъезда приехала депутация из соседнего села со священником просить сделаться попечителем их церковно-приходской школы. Священник этот был выдающийся во всей округе, и я из уважения к нему согласился.

Из Амвросиевки я поехал прямо заграницу для своего удовольствия, хотелось побывать в Абации.[537]

На обратном пути я опять был в Крыму, прожил на своей вилле две недели, хотелось повидать своих соопекунов, которые были там. У меня с ними произошло первое разногласие из-за одного векселя, выданного стариком Михалковым нашему опекаемому для уравнения имущества с другими сыновьями.

Я считал необходимым при жизни старика Михалкова обеспечить этот вексель, а Галл хотел его уничтожить, Сергей Михалков шел на поводу у Галла. Наши взгляды разошлись, и я даже хотел совсем выйти из опеки, и только из уважения к старику Михалкову я этого не сделал, да и детей Марицу и Володю было жалко оставить. Мои отношения с соопекунами были натянуты некоторое время, но в конце концов несмотря на то, что я уступил им, они признали себя неправыми, и наши отношения наладились. Но и эта непродолжительная размолвка меня сильно измучила нравственно, и долго я не мог войти в колею. Я уехал из своей виллы совершенно разбитый и поехал отдохнуть от всех неприятностей в Кореиз к Юсуповым на несколько дней, чтобы немного отойти перед возвращением в Москву.

По соседству с Кореизом в Ай-Тодоре в то время жил великий князь Михаил Николаевич. Он уезжал в Петербург и предложил довезти меня в своем вагоне до Москвы. Я очень был тронут такой его любезностью и с большим комфортом доехал до Москвы, где их высочества меня очень радушно встретили. Вскоре получены были тревожные вести: государь в Ливадии заболел брюшным тифом, температура первое время была очень высокая. К счастью, тиф прошел без осложнений, но болезнь задержала возвращение царской семьи в Петербург.

У нас, в Москве, тоже все разболелись. Инфлюэнца всех перебрала. Сначала заболела великая княгиня, затем великий князь и вся свита, кроме меня. Я один не поддался болезни.

В начале декабря поэтому у нас не было общих обедов. Великий князь из своей комнаты не выходил, мы его навещали, но приходили только на несколько минут. Я пользовался тем, что здоров и что вечера у меня свободны, и почти ежедневно бывал в театре, что для меня было большим отдыхом среди массы письменной работы, которой я был завален по делам опеки.

2 декабря я сопровождал великую княгиню на концерт Рахманинова в благородном собрании, пел Шаляпин. На концерте я встретился с нашей «одинцовской барышней», она там была со своей компаньонкой М. Х. Софиано.

В это время мое разногласие с моими соопекунами еще не разрешилось. По возвращении в Москву я послал им письмо, в котором ставил ультиматум, написав им те условия, при которых я согласен, чтобы они были моими соопекунами. Я встал на такую точку, так как я один из нас трех не был заинтересованным в делах, а они как родственники, конечно, были заинтересованы; в случае смерти старика Михалкова они являлись наследниками наравне с их же опекаемым. Условием я ставил, чтобы они выдали мне полную доверенность и обязались никогда мне не делать упреков, напоминаний и т. д., относясь ко мне с безусловным доверием. Если же они на это не согласны, то я извещал их, что внесу наше разногласие на суд Московской дворянской опеки – пусть она решит, кто из нас должен остаться опекуном.

А так как из писем Галла ко мне выявилась его алчность во всей красоте и его далеко не беспристрастие в качестве опекуна, то я ему еще лично написал, хотя и очень ласковое и дружеское письмо, но весьма откровенное, изложив все, что я думал о нем. На эти письма я в то время ответа еще не имел, но, послав их, я успокоился и терпеливо ждал ответа.

В середине декабря скончался старик Михалков, его похоронили в Назарьеве. Как только мне передали по телефону о его кончине, я тотчас поехал туда и пробыл четыре дня в Назарьеве, распоряжался всем. Когда приехал Сергей Михалков, мой соопекун, то все распоряжения были уже сделаны, он очень ласково встретился со мной, благодарил меня за все хлопоты и просил забыть наше разногласие. Галл из числа соопекунов, к моему удовольствию, ушел, я остался вдвоем с Сергеем Михалковым, и никаких разногласий у нас не было. Со смертью старика Михалкова прибавилось еще дел по опеке. Мой опекаемый являлся наследником, имущество еще прибавилось.

Обождав до 40-го дня со дня кончины старика Михалкова, я продал свою «виллу Джунину» и поступил так, как писал выше. Таким образом, я недолго владел ею.

Похоронив Михалкова, я вернулся в Москву и проехал прямо в Нескучное, куда переехали их высочества на Рождественские праздники.

Елка прошла как всегда. Накануне приехал великий князь Павел Александрович и привез мне вести и посылку от моей сестры. Он оставался в Москве до 29-го декабря.

Новый год встретили тихо, за молитвой. Из Крыма получены были хорошие вести, государь быстро поправлялся.

1901 год

Наступил 1901 год, который я могу считать началом моей административной деятельности, так как среди года был назначен товарищем председателя Московского столичного попечительства о народной трезвости, и хотя я и остался адъютантом при великом князе, но придворная жизнь отошла у меня на второй план. Кроме того, 1901 год можно считать годом, когда то тут, то там по всей России начали вспыхивать если не волнения, то мелкие недовольства в разных кругах, а в университетах – волнения студентов почти не прерывались в течении всего года. Таким образом, хотя и незаметно, но в 1901 году революция уже начала пускать свои корни.

На второй день Нового года мне пришлось съездить в Кострому к управляющему казенной палатой по делам опеки Михалкова, так как податное присутствие обложило Костромское имение невероятным налогом. Я переночевал в Костроме и вернулся в Москву к 6-му января.

В этот день при чудной солнечной погоде, при 8° мороза, состоялся торжественный крестный ход на Иордань из Успенского собора; я был дежурным и сопровождал великого князя. На другой день, 7-го приехала великая герцогиня Гессенская; на станции ее встретили их высочества и мы, лица свиты.