На далеких окраинах. Погоня за наживой - Николай Николаевич Каразин

этого необыкновенного цвета кожи – то обстоятельство, что красильщики преимущественно возятся с индиго, самою употребительнейшею краскою, и руки их до того пропитались этим веществом, что как бы ни мыли их, они не принимали уже первобытного вида. Я сам видел, как еврей, в доказательство чистоты своих рук, полоскал их несколько минут в чашке с чистою водою, и вода не окрасилась ни капли. Только временем могут постепенно отмыться эти вечно рабочие руки, но почти каждый день приходится подновлять и подновлять их окраску, и с этим обстоятельством все давно уже примирились. При нашем проезде евреи все вставали, низко кланялись и провожали нас всевозможными ласкательными приветствиями, улыбаясь при этом своею красивой, добродушной улыбкой <…> Когда мы поравнялись с воротами караван-сарая, то заметили на дворе несколько оседланных лошадей: это было уже нововведение. До прихода русских немусульмане не смели показываться на улицах верхом на лошадях. Лошади считались слишком благородными животными, чтобы позволить садиться на них в присутствии правоверных таким нечестивцам, как евреи и индийцы. С нашим появлением права несколько уравнялись, и прижатые и угнетенные вздохнули свободнее. Это, конечно, не всем нравилось; находились недовольные, но что же делать! С силою обстоятельств, волею-неволею, надо было примириться, тем более что евреи и индийцы с необыкновенным тактом начали пользоваться предложенными им благами, стараясь не оскорблять религиозного чувства большинства населения резким нарушением привычных для него порядков. Случалось даже (как было в Самарканде), что евреи вовсе не пользовались наружными признаками равноправия, боясь за своих единоверцев в Бухаре, которые могли бы жестоко поплатиться за политическую бестактность своих счастливых собратий»[240]; рассказ «Ак-Томак»: «В азиатских городах вообще ложатся спать очень рано, и в настоящую минуту все ворота были заперты и лавки задвинуты досками. Кое-где попадались нам запоздалые евреи-красильщики с рваными бумажными фонарями в руках; они робко жались к стенкам, уступая нам дорогу»[241]; роман «Погоня за наживой»: «Переулок-щель, по которому пришлось ехать, был слишком узок даже для двух всадников рядом. Металлические стремена поминутно визжали, чертя по шероховатым поверхностям стен бедных саклей жидовского квартала. Тихо было в уснувшем квартале мирных красильщиков»[242].

Кроме внешнего облика, социальной зависимости от других этносов, рода профессии Каразин не касается больше судьбы бухарских евреев, эпоха изучения этого этноса наступит позже, на рубеже XX–XXI вв.[243]. Но сам факт фиксации Каразиным этого народа – своеобразный вклад в инокультурную рецепцию среднеазиатских евреев-изгоев.

* * *

Помимо архитектурных особенностей среднеазиатского жилища, двора и хауза (род бассейна) при доме, узких городских улочек, базара – средоточия информационных коммуникаций Востока, мечетей, среднеазиатской гастрономии, Каразин упоминает мазары – надгробные строения, чаще всего устанавливаемые на могилах праведников. Этот топос весьма часто и описывается, и является местом действия, например, в рассказе «Три дня в мазарке»: «Я кинулся к нему на помощь – и помог ему тоже пролезть в мазарку. Я забрался туда последним… В данную минуту мы были относительно в безопасности… Внутреннее помещение нашего убежища было не более четырех квадратных сажен. Свет в него проникал только из входного отверстия, но так как это отверстие было довольно велико, то света было совершенно достаточно, чтобы рассмотреть аляповатые фрески, которыми были испещрены стены мазарки… В своих прежних этнографических очерках я часто описывал во всех подробностях подобные могильные сооружения номадов, а потому и пропускаю эти подробности теперь, тем более, что в нашем настоящем положении не до того было, чтобы восхищаться наивными рисунками кочевых художников»[244].

В рассказе «Атлар» описано архитектурное и художественное оформление мазара: «Мазар этот сложен не просто из глины, а из плитного, жженого кирпича, привезенного издалека; над мазаром хитро выведен высокий купол, у входа фронтон с узорчатою резьбою по карнизу и бортам смело очерченной арки, на внутренних стенах полосами тянутся изображения воинов, пеших и конных, сцены охоты и боя, верблюжьи караваны, боевые доспехи, борзые собаки и парящие ястребы и орлы. Посреди мазара стоит тяжелый, с трех сторон отесанный камень, а на его гладких сторонах еще до сих пор видны следы временем источенных надписей. Под этим камнем, чуть не на десятисаженной глубине, зарыт великий богатырь и хранитель степной вольности, Атлар-мулла»[245].

Каразин не обошел вниманием устройство подземной тюрьмы – зиндана. Правда, это персидское слово не встречается в каразинском повествовании, в отличие от самого сооружения, – тоже интересный факт в языковой летописи.

Вот подробнейшее, практически справочное описание зиндана из романа «На далеких окраинах»: «Он (Батогов. – Э.Ш.) знал о существовании особого рода подземных тюрем, вырытых в виде грушевидного колодца с узким отверстием наверху. Кто раз попал туда, – оттуда без посторонней помощи не выберется: руками не прорыть эту кремнистую земную толщу, кверху не выползешь по этим выгнутым, сыпучим стенкам; и воздух, и свет едва проникают туда в одну небольшую дыру. Гниль и нечистоты густым слоем накапливаются на вонючем дне, мириады паразитов кишат в этом тесном пространстве, никогда со времени начала своего существования не очищавшемся. Только азиатская лень и крайнее пренебрежение к участи и даже жизни заключенных могли изобрести эти адские тюрьмы. Да, в них, действительно, сторожить не надо. Можно совсем забыть о спущенном туда пленнике; можно даже забыть принести ему пищи и воды. Ну что за беда, если околеет? разве ждут от него больших барышей, – ну, тогда, пожалуй, вспомнят и снова вытащат полумертвого на свет Божий»[246].

* * *

Обиходная лексика русских, обжившихся и укоренившихся в Средней Азии, тоже имела ряд отличительных деталей. Так, Каразин подметил слова малайка, или малай. Практически все литераторы поры российского завоевания Средней Азии упоминают малайку как признак быта тех широт и русского языка. Каразин пишет это слово то в кавычках, то курсивом, то со строчной, то с прописной буквы – в любом случае акцентирует на нем внимание читателя (см. повесть Каразина «Тьма непроглядная»: «В неделю все для похода было слажено. „Малайки“ к вьючным лошадям были договорены и явились на место…»[247]).

Мемуарист Н.А. Варенцов при описании Средней Азии, где он бывал не раз по предпринимательской надобности, многократно упоминает разного рода малаек, что звучит в унисон с художественными текстами Каразина: «Как только усаживались, малайка подавал кальян, и сейчас же ставился поднос с дастарханом…»[248]; «Предполагали, что нам на обед малайка… приготовит шурпу <…> Малайка принес великолепный куриный суп, который молодая дама разливала в тарелки, а малайка разносил блюдо со слоеными пирожками <…> „Где вы нашли такого замечательного повара?“ – „Повар я сам, – ответил он, –