СССР-2061. Том 9 - СССР 2061

Здравствуй, дружок! Как ты поживаешь? Не очень ли тебя ребеночек мучает? Срок-то уже подходит, да, Ленок? У нас все путем. Куузику приживается. Кислотность почвы в норме. С орошением пока не переборщили, хотя опасность такая была. Юрка опять… Пауза

Что-то с диктофоном какая-то фигня… Я сейчас разберусь… Ну, вот… У нас были гости с Первой базы. Посмотрели так на нашу тепличку, похмыкали. Блин, это мини-купол на гектар, а они хмыкают, как будто это парник на даче. Ну да ладно, мы еще развернемся. Заря формирует листья неплохо, Казачок пока отстает. Куузику я им показал, они, между прочим, заинтересовались. На Первой базе по спарже специализируются, но про куузику, оказывается, у них давно спорят. Ай да я!

Алка забросила музыку и фотографии, требует еще добавить кальция, хотя норматив был выработан заранее и нарушать его нельзя. Я попробовал произнести речь о дисциплине, но как у Олега Анатольевича у меня не вышло. Алка накричала на меня и ушла к себе. Она нервничает, конечно. Мы все нервничаем. Вроде бы все было просчитано на Земле, но здесь все настолько другое… Первый куузику на Марсе – неужели мы его все-таки дождемся? И кто придумал эту ерунду про яблони? Хотя… Люди почему-то не интересуются настоящим, им нужно поэтичненькое. Сажаешь капусту – пусть даже на Марсе – ты ботаник. Сидишь на Земле и поешь песенки про Марс – ты поэт и тебя девушки любят. А жизнь-то она непоэтичненькая совсем. Как капуста. О, Ленок, ты зацени, каким философом я тут стал. Знаешь… Пауза.

Что-то у нас с приборами тут. Пылевая буря, наверное, идет. Если начнется – от меня долго ничего не будет. Но ты не волнуйся. Не волнуйся, пожалуйста… Лен, я тут знаешь, что подумал. Если мальчик родится, давай его Игорем назовем. Я знаю, тебе это имя не нравится… Я тут почему-то детство все время вспоминаю. Игорем нашего соседа сверху звали. Ну, обычный мужик, ничего особенного. «Здрасьте-здрасьте», когда на лестнице встречались. Когда война началась, нас бомбили немножко. И однажды вот тревога, и мы с мамой в подвал бежим, а с улицы такой свист необычайный, мне интересно стало, я отстал и в подъезд выглянул. А там как раз этот Игорь бежал. И он как-то так упал в подъезд, а меня швырнул буквально в подвал. Я все ступеньки пересчитал, расплакался конечно, мама меня жалела. А Игорь к нам так и не спустился. А когда бомбежка кончилась и мы наверх пошли, попытались дверь подъезда открыть и не смогли. Ее Игорь загораживал. Вернее, то, что от него осталось. Немного осталось… Вот тоже как сейчас это вижу… Он, наверное, молодой был, Игорь. Я просто тогда не понимал, мне все старыми казались. И семьи у него, кажется, не было. Кто… Пауза. Ну все, наверное, на сегодня. Я… (неразборчиво).

Привет, Ленок! Новости наши тут… Пауза. Привет-привет, как слышите меня? Прием! Сокол, я Незабудка, Сокол… Пауза.

Нет, слушай, я больше не могу. Я просто не успеваю. Я так устал. Если ты меня слышишь… Лена, прости меня пожалуйста, я все наврал. Мы нештатно сели. Совсем нештатно. Мы попали в пылевую бурю. Откуда? Прогнозов никаких не было. Просто налетела – и все. Скорости у нас уже не было, снизились мы до восьми километров, куда деваться? Продолжали снижение. Не видно ни черта. Приборы отключаются. Дуайт пытался визуально нас посадить… Мы как-то… (неразборчиво)

С другими базами связи нет. С ЦУПом – не знаю. Я вообще ничего не понимаю. Это бортовой компьютер Олега Анатольевича, я к нему и подходить-то не смел. Какой-то красный огонек еще мигает… Может, это просто аккумуляторы садятся?.. Еще час назад доносился какой-то шорох, мне кажется, один раз я даже голос услышал из центра управления, а теперь… (неразборчиво) Пауза.

Лена, я верю, что ты меня слышишь. Мне просто больше ничего не остается. Мы сели жестко и произошла разгерметизация. Очень быстро. Юрка успел втолкнуть меня в рубку и включил шлюз. Я пытался втащить его, но не смог. Они все (неразборчиво)

… совсем один…не знал, что делать. Нашел какую-то кнопку на панели, похожую на вызов… Показалось, что я чей-то голос слышу. Я понадеялся, что они меня слышат. Доложил обстановку… Потом решил для тебя записать… Пауза.

…сказать, что ты у меня молодец и все у тебя будет хорошо. Я тут держусь, конечно, но вижу, что времени осталось мало. Наверное, с Первой базы уже вышла помощь, они к нам ближе. Но мы в сплошном коконе из этого чертова песка. Как они нас найдут?.. В шлюзе тоже есть протечка, и мало-помалу воздух снаружи проникает внутрь. Кислорода уже мало, и голова болит ужасно. Вряд ли я… (неразборчиво)… надеялся, что ребята в центре догадаются, чего я хочу, и будут посылать тебе мои сообщения… раз в неделю… а ты будешь их слушать и не будешь смотреть новости и все будет хорошо… Я плохо придумал, да? Я просто… (неразборчиво)… невозможно… Пауза.

…умерли. Это самое ужасное. Тут, одному, так далеко. Смешно, что я даже не вижу этот Марс. За окном сплошная тьма, в воздухе столько пыли, что я не знаю, день сейчас или ночь. Мне ничего не видно. Вот так летишь куда-то за чертовы миллионы километров, а заканчиваешь в крошечном отсеке, в сплошной тьме… Сколько человеку земли нужно, ага… Только… Пауза.

… знать, что говоришь кому-то, кому-то, а не в пространство, не в эти тупые миллионы километров… никого… нигде… (неразборчиво) … кажется, стук какой-то по обшивке… или пыль… или камни… (неразборчиво)… страшно… люблю те…(неразборчиво). Конец записи.

Проксима Центавра

Одиночная палата была очень веселенькой – толстый оранжевый ковер, мягкий свет, обивка стен в цветочек. По ковру между цветочками катался намертво спеленутый мужчина и пронзительно визжал. Доктор Арво не без зависти оценил обстановку. А когда доктор Николай нажал незаметную кнопочку у окошка в двери, и визг в динамиках мягко пошел на убыль, Арво Генрихович не выдержал и сказал: «Хорошее оборудование, коллега.» «Это что, коллега,» – откликнулся Николай. — «Я вам еще нашу лабораторию покажу.»

Лаборатория оказалась на бывшем чердаке, так что территория Николая теперь со второго этажа распространилась и на третий. В то время как Арво Генрихович продолжал ютиться на неотремонтированном первом, регулярно отбивая атаки микробиологов, претендующих на хозблок. «Посмотрите в глаза реальности, коллега,» – сказал ему Николай полгода назад на открытом заседании Партсовета, — «ваш проект мертв.» Судя по всему, Партсовет с ним тогда согласился. После этого Арво с Николаем не разговаривал. Сегодняшний визит был шагом к примирению. И еще кое-что надо было сказать ему.

Пока же он продолжал тащиться за Николаем, который последовательно продемонстрировал ему свой кабинет, игровую комнату, где несколько мужчин и женщин в веселеньких халатиках играли в мяч, отдельные палаты для трудных пациентов и, наконец, нарядную столовую с желтыми пластмассовыми столиками, синими пластмассовыми стульчиками, радужными пластмассовыми тарелочками и единственым черным пятном на стене – динамиком, из которого лилась негромкая фортепьянная музыка. За угловым столиком сидел пациент в полосатом халате и играл сам с собой в настольную игру. Николай, довольный произведенным впечатлением, предложил кофе. Арво Генрихович согласился, надеясь, что хоть кофе окажется дрянным, столовским. Но не угадал. Николай принес фаянсовые кружки из своего кабинета, и кофе не подкачал – крепкий и сладкий, точно такой, какой умела заваривать Татьяна.

— Ладно, пап, — сказал Николай. — Не сердись. Арво Генрихович пожал плечами.

— Хорошо, что ты пришел на самом деле, — сделал вторую попытку Николай.

— Почему?

— Новенькие поступают. У кого амнезия, у кого депрессия. Вот этот, из нового бокса, он вообще…

— Это который кричит?

— Ну да.

— Он тоже из ваших?

— Ага. Вчера посмотрели – ему сто одиннадцать лет. Операцию ему делали по методу Сухарева-Брунштейна. Довоенный, значит, образец. А кто он, откуда… Черт не разберет…

— А он сам что-нибудь говорит?

— Он, кажется, вообще, говорить не может.

— Немой, что ли?

— Петр Александрович говорит, что у него голосовые связки атрофировались от бездействия. То есть лет так тридцать он просто молчал.

— Я его понимаю.

— Ну, пап!.. А еще вот из третьей палаты, помнишь его?

А-а-а, в третьей палате сидел интересный типчик. Арво Генрихович запомнил его еще с прошлого посещения. Осанистый, с хорошей выправкой, с небольшим брюшком, он ни минуты не мог посидеть на месте. Вскакивал со стула, расправлял грудь, выкрикивал приятным баритоном какое-нибудь слово – «Телефон!» или «Кошка!» – потом выжидал паузу, ласково улыбался и садился опять. И так день и ночь напролет. Самые сильные успокоительные его не брали. Больше года его наблюдали, и все это время он не спал. Впрчем, бодрости при этом не терял, кушал хорошо и жизни, судя по всему, радовался. Николай к нему лингвистов приглашал. Лингвисты месяц записывали его выкрики, сделали экспертизу на 864 страницы, никто в этой экспертизе ничего не понял.