Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции - Юрий Николаевич Жуков

остатки кадров б. “зиновьевцев”, не сумевших или не захотевших по-настоящему раствориться в партии (прежде всего, остатки “ленинградцев”).

Так на них смотрели все другие антипартийные группы и группки. У некоторых из нас (прежде всего, у Каменева и меня) в прошлом было крупное политическое имя. В 1932 году, когда началось оживление всех антипартийных групп, сейчас же в этой среде заговорили о “ленинском” Политбюро (т. е. о том Политбюро, которое было-де при Ленине — с участием моим и Каменева, и Рыкова, Бухарина, Томского). Великодушно “соглашались” и на то, что в нем должен быть и т. Сталин…

Следствие требует сказать прямо: был или не был в Москве центр б. “зиновьевской” группы. Ответ должен быть: да, был, хотя и мало оформленный, в последние годы мало активный, без ясной платформы, но был. И роль его на деле была антипартийной, т. е. контрреволюционной.

Состав его в начале был: я, Каменев, Евдокимов, Бакаев, Куклин, Шаров, Федоров, до известного времени Залуцкий и Харитонов. Затем, в 1932 году, состав менее определенен. В общем, без последних двух…

Тов. Агранов заметил мне, что я проявляю особую боязливость, когда перехожу на допросах к этому пункту (о Ленинграде — Ю. Ж.), и что это настраивает следствие особенно недоверчиво ко мне.

Да, это верно. Я проявлял и проявляю в этом вопросе особенную боязливость… Действительно, я очень боюсь — боюсь перед историей — попасть в компанию выродков и фашистских убийц С. М. Кирова, попасть в положение человека, который чуть ли не разжигал терроризм по отношению к вождям партии и советской власти. Вот почему с первого допроса я так страстно возмущался — как я могу быть смешиваем с негодяями, дошедшими до убийства С. М. Кирова.

Но факты — упрямая вещь. И узнавши из обвинительного акта против “ленинградского центра” (опубликованного в газетах) все факты, я должен был признать морально-политическую ответственность б. “ленинградской оппозиции” и мою лично за совершившееся преступление — в том смысле, в каком это изложено в моих предыдущих показаниях».

Зиновьев не только настойчиво подчеркивает свою лишь морально-политическую ответственность, а не какую-либо причастность к убийству. Он свято верит во все, связанное с делом «ленинградского центра» — и в показания обвиняемых, и в доказательства следствия. Только потому упорно отвергает все попытки Агранова напрямую связать его со своими ленинградскими сторонниками.

«Я действительно, — продолжает Григорий Евсеевич, — не знал в последние годы о существовании организации б. “зиновьевцев” в Ленинграде. Но я знал, и не мог не знать, что в Ленинграде сложились антипартийные настроения б. “зиновьевцев”, что, вероятно, они встречаются.

Знал и молчал. Скрыл от партии. И объективно это имеет большее значение, чем то, что я не знал об организации последних годов».

Тем Зиновьев открыто подыгрывает следствию, подчеркивая: «Гвоздь вопроса в этом последнем».

И все же Григорий Евсеевич не был бы самим собой, если бы не стал вновь каяться, умоляя о прощении. «Я готов сделать все, — обещает он, — все, все, чтобы помочь следствию раскрыть все, что было в антипартийной борьбе моей и моих бывших единомышленников, а равно тех, с кем приходилось соприкасаться в антипартийной (по сути, контрреволюционной) борьбе против партии».

Зиновьев не только принял предложенную Аграновым подмену: фракционная борьба то же, что и «антипартийная», ставшая в конечном итоге для следствия равнозначной «контрреволюционной». Зиновьев торопится пообещать что угодно: «Я называл Вам лиц, о которых помню и вспоминаю как о бывших участниках антипартийной борьбы. И буду это делать до конца, памятуя, что это мой долг». Да униженно добавляет: «Если когда-либо буду еще иметь какую-нибудь возможность работать, все отдам, чтобы хоть немного загладить свою великую вину»706.

Большего для своего спасения Зиновьев сказать не мог. Он не знал, что в тот самый день, 13 января, когда он подписывал свое «Заявление», заместитель генерального прокурора А. Я. Вышинский и следователь по особо важным делам Л. Р. Шейнин (будущий известный писатель и драматург) также подписали документ — сообщение «В Прокуратуре Союза ССР». Опубликованное тремя днями позже.

«При производстве расследования, — указывало оно, — по делу Бакаева И. П., Гертик А. Н., Куклина А. С., привлеченных к ответственности в связи с раскрытием в гор. Ленинграде подпольной контрреволюционной группы, подготовившей и осуществившей убийство т. С. М. Кирова, были получены новые данные в отношении подпольной контрреволюционной деятельности Зиновьева Г. Е., Евдоки

мова Г. Е., Каменева Л. Б. и Федорова Г. Ф., дела о которых были переданы на рассмотрение Особого совещания НКВД».

Именно в данном сообщении и появляется официально «московский центр, «объединивший вокруг себя ряд наиболее активных членов быв. антисоветской зиновьевской группировки и установивший систематические связи с членами ленинградской группы… Члены “московского центра”, и в первую очередь обвиняемые Зиновьев, Евдокимов, Гертик и Иванов за последствия их подпольной контрреволюционной деятельности, толкнувшей на путь террористических выступлений их ленинградскую группу, должны поэтому нести не только моральную и политическую ответственность, но и ответственность по советским законам».

«Зиновьев Г. Е., — объясняло сообщение, — виновным себя признал, подтвердив существование центра зиновьевской группы и свое участие в ней. На основании вышеизложенного выше обвиняются 1. Зиновьев Г. Е…. В свете изложенного и в соответствии с постановлением Центрального исполнительного комитета СССР от 10 июля и 1 декабря 1934 года вышеозначенные лица подлежат суду Верховного суда Союза ССР»707.

Неуемная жажда жизни — жизни любой ценой — да еще и, желательно, с возвращением престижной работы, привела Григория Евсеевича на скамью подсудимых. Впервые.

… Процесс по делу Зиновьева, Каменева и других проходил в Ленинграде, в зале Верховного суда СССР (?) и продолжался всего два дня — 15 и 16 января. Столь же скромно он освещался советской прессой. Ни фотографий подсудимых, сидящих вместе, ни портретов председателя суда В. В. Ульриха — председателя Военной коллегии Верховного суда СССР, членов суда И. О. Матулевича и А. Д. Горячева, ни репортажей журналистов. Только обвинительное заключение, короткие фразы, вырванные из показаний обвиняемых, да через день — приговор.

Куда с большей помпой, большими материалами газеты расписывали 15-летие советской кинематографии, сообщали о награждении режиссеров Пудовкина, Эрмлера, Г. и С. Васильевых, Довженко, Козинцева и Трауберга, Дзиги Вертова, Александрова, Бек-Назарова, присвоении Бабочкину звания народного артиста СССР; о торжественном заседании в Большом театре, на котором выступили Б. З. Шумяцкий — начальник главного управления кинопромышленности, и А. И. Стецкий — заведующий агитпропотделом ЦК партии.

Почему же советская пресса столь скупо подавала вроде бы важное событие? Лишь потому, во-первых, что еще не была отработана технология пропаганды политических процессов — она