Стрижи - Фернандо Арамбуру
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
5.
Выключив двигатель, я глянул через ветровое стекло на небо. Стрижи? Ни одного. На меня накатывают приступы безобразного, липкого одиночества, если я не вижу там, наверху, их силуэтов, четко очерченных на синем или сером фоне.
По просьбе Агеды я остался с толстым псом в машине, примерно в ста метрах от центрального входа в клинику, заняв на парковке первое же свободное место. Она сказала, что пойдет оформлять бумаги и узнает, через какую дверь нам следует войти, поскольку ветеринар предупредил, что перед эвтаназией Тони лучше не пересекаться с другими животными.
А еще Агеда попросила меня сесть на заднее сиденье, позаботиться о Тони и сказать ему несколько ласковых слов, чтобы он не чувствовал себя брошенным. Так что я устроился рядом с головой бедного пса и, как только мы остались вдвоем, поинтересовался, какие темы для беседы он предпочел бы. Футбол, политика, литература? А так как он ничего не ответил и никак не показал, что понял меня или хотя бы услышал, я заговорил и сказал что-то, чего сейчас и сам, разумеется, не могу припомнить, но примерно следующее:
– Что ты чувствуешь, умирая? Считай, что тебе повезло. Поверь, никакой боли ты не почувствуешь. Если хочешь, я объясню, как все будет происходить. Это просто и быстро. Сперва тебя обезболят, потом вколют смертельную дозу лекарства, и ты, ничего не сознавая, освободишься от оков жизни. Ты читал «Несчастье родиться» Эмиля Чорана? Скорее всего, нет. Ты не производишь впечатления начитанной собаки. Скажем, Пепе (она шлет тебе, разумеется, привет) я много раз читал вслух стихи, а иногда даже отрывки из философских сочинений. Мне кажется, ей они нравились. А судил я об этом в первую очередь по ее морде – на ней отражалось что-то вроде внимания и уважения. Короче, толстяк, я не собираюсь конфузить тебя сравнениями и выставлять тем самым в невыгодном свете, что слишком легко сделать, учитывая твою необразованность и отсутствие тонкого воспитания. Порадуйся своей оплаченной смерти. Это ведь роскошь. Принадлежи ты к человеческому роду, пришлось бы тебе испить чашу страданий до последней капли.
И ведь хрен их кто разберет!
Если ты человек, тебя заставляют умирать как собаку, если ты собака, тебе обеспечивают безболезненную смерть, делая все возможное, чтобы не волновать, чтобы ты не чувствовал себя одиноким. Ты только подумай, мы, граждане этой страны, со всем нашим прогрессом и всеми нашими машинами до сих пор не имеем закона, разрешающего эвтаназию. Я завидую твоей судьбе, завидую твоему спокойствию. Тебе остается несколько минут жизни, если это жалкое состояние еще можно назвать жизнью, и ты лежишь тут как ни в чем не бывало, умираешь без кривляний и надрыва. Мне нравится твоя линия поведения. Настолько нравится, что я возьму ее за образец – и очень скоро, когда мне тоже придет час сказать «прощай» всему окружающему.
Я увидел, что к нам идет Агеда, но уже без пледа и без игрушек, и напоследок я попросил толстого пса:
– Слушай, парень, сделай одолжение. Скажи правду, пока нас никто не слышит. Это твоя хозяйка бросала мне анонимки в почтовый ящик? Тебе не обязательно отвечать мне лаем. Я ведь знаю, что у тебя нет на это сил. Будет достаточно, если ты просто моргнешь или шевельнешь хвостом. Почему ты не отвечаешь?
У Агеды были печальные глаза и тусклый голос. Она сообщила, что все уже готово и ветеринар ждет. Я взял Тони на руки и понес умирать. Положил на стол в операционной, но мне не захотелось присутствовать при этой милосердной казни. Я сказал Агеде, что, если она не против, я лучше подожду в машине. Она ответила, что можно и не ждать, эвтаназия, наверное, займет некоторое время, а вернуться домой нетрудно и своим ходом. Я простился с толстым, тихонько похлопав его ладонью по хребту.
6.
В последние дни своей жизни я вижу только одну возможность выяснить, кто же столько лет бросал мне в почтовый ящик записки. Перед мысленным взором у меня происходит совершенно неправдоподобная сцена. Раздается звонок, я открываю дверь – на пороге стоит человек, называющий себя автором анонимок. «Как, это ты?» – спрашиваю я с большим или меньшим изумлением – в зависимости от того, кто ко мне явился.
Мне никогда не узнать правды, скрытой за этой неприятной историей. Я мог бы, конечно, отмахнуться и с гордым видом заявить, что не придаю этому никакого значения, то есть соврать. Эти записки, эти чертовы записки, с первой до последней, многие годы вызывали у меня что-то вроде крапивницы, а часто и лишали сна. Я много раз воображал, как однажды, входя в подъезд или выходя из лифта, застану на месте преступления человека, который потратил немалую часть своей жизни на слежку за мной и злобные выпады в мой адрес. Не дав ему тронуться с места и сказать хоть слово, я брошусь на него с яростью голодного волка. Хотя прекрасно понимаю, что в таких фантастических картинах мне нравится рисовать себя куда более свирепым, чем я есть на самом деле.
В очередной раз перебираю пачку анонимок. Читаю:
Ты никогда не болеешь? С тобой никогда не случается несчастных случаев? Неужели никогда не наступит такой час, когда ты порадуешь нас, попав в больницу? Наверное, именно
