Бетховен. Биографический этюд - Василий Давидович Корганов

капитал. Пишу вам откровенно, дражайшая графиня, чтобы вы поняли, что, несмотря на все, я, конечно, ничего от вас не приму; все дело только в том, чтобы с наименьшими расходами доехать до вас. Теперь все умы так настроены, и нечему удивляться подруге моей.

Надеюсь, здоровье ваше лучше, чем я слышал об этом раньше. Да хранит Небо вас для детей ваших! Вы заслуживаете совершенного здоровья хотя бы только ради ваших близких. Прощайте, добрейшая, глубокоуважаемая графиня; с нетерпением ждет известий о вас

ваш истинный друг Бетховен.

На смену прежним друзьям появились новые, но старых, испытанных, разделявших горе и радость лучших дней они заменить не могли.

В 1814 году из Меде (близ Нейштадта, в округе Ольмюца) приехал в Вену сын кантора, Антон Шиндлер, для изучения юридических наук и занятии музыкой. Вскоре по приезде молодой человек, вместе с некоторыми другими студентами, был арестован; полиция, принявшая его за карбонария, убедившись в недостаточности улик, освободила его, а Бетховен, не раз громко бранивший полицию за ее ошибки, грубость и произвол, узнав о приключении юного скрипача, которого он уже встречал в обществе музыкантов, просил его рассказать подробно о своем аресте. В ресторане «Цветущая ветвь», где часто композитор проводил вечера среди приятелей, где посетители слушали его либеральные речи и где его памятные книжки испещрялись новыми линиями и точками, Шиндлер стал появляться все чаще, и все чаще стал Бетховен возлагать на него различные поручения.

Будущий биограф великого музыканта до последнего дня его жизни был неразлучен с ним. Установившиеся между ними отношения дали право ему напечатать на своей визитной карточке «друг Бетховена», что вызвало сенсацию среди музыкантов, когда в 1840 году он приехал в Париж, где собрал обстоятельные сведения об успехе произведении Бетховена и вообще об отношениях к нему публики, критики и артистов. Этот громкий титул стоил Шиндлеру немало хлопот и неприятностей; велико было терпение и добродушие того, кто около десяти лет переносил безропотно грубые, порой оскорбительные выходки старого музыканта.

Непрерывно возраставшая глухота делала композитора все более нелюдимым и менее склонным к заключению новых уз дружбы, поэтому отсутствие старых друзей ощущалось им глубже; из представительниц прекрасного пола более верными и близкими ему остались Штрейхер, разделявшая его заботы по хозяйству, и Эртманн, игра которой на рояле доставляла ему высшее наслаждение.

Баронесса Эртманн, урожденная Грауман, в совершенстве играла произведения Бетховена, за что ей посвящена соната ор. 101, часто исполнявшаяся ей у Черни; ее муж служил в полку, находившемся в С.-Пельтене, в 60 верстах от Вены. Отсылая ей вышедший из печати экземпляр сонаты ор. 101 для «Hammerclavier», автор пишет:

К баронессе Доротее фон Эртман

23 февр. 1817 г.

Уважаемая и любезная Доротея-Цецилия!

Вы много раз отворачивались от меня; вероятно, я казался вам противным. Все зависело от обстоятельств, особенно в прежние времена, когда мои произведения менее нравились всем, чем теперь. Вы слышали о приемах непризнанных апостолов, прибегавших к содействию иных средств, а не евангелия; я не хотел бы быть причислен к ним. Примите же то, что давно вам предназначалось, и что послужит доказательством моего уважения к вам и вашему таланту. Я не мог слышать вашу игру недавно у Ч., потому что вновь подвергся приступам болезни, которая, кажется, собирается оставить меня в покое.

Надеюсь вскоре услышать о вас. Каково в С.-Пельтене и помните ли еще вашего поклонника и друга

Л. ван Бетховена. Всего лучшего вашему уважаемому мужу и супругу.

Вскоре после того, узнав о смерти нежно любимого сына баронессы, Бетховен явился к ней и, не будучи в состоянии словами выразить свое сочувствие материнскому горю, сел за рояль; грустные, мрачные звуки adagio передали ей то, что испытывал композитор. Окончив импровизацию, со слезами на глазах, он поцеловал руку г-жи Эртманн и ушел, не произнеся ни слова.

В таком состоянии Бетховен записал на страницах своей памятной книжки:

«О Боже! Мое убежище, моя ограда, моя охрана! Ты читаешь в глубине души моей, ты знаешь страдания, испытываемые мною, когда я причиняю зло тем, кто хочет отнять у меня Карла, мое сокровище! Выслушай меня, существо, которого я не умею назвать; услышь горячую молитву несчастнейшего из смертных, самого обездоленного из твоих творений».

Эти строки вписаны в 1818 году; тогда же написано adagio сонаты ор. 106, где те же слова звучат еще смелее, внушительнее, те же чувства выражены еще сильнее, неотразимее.

Глава XIII

1818–1819

Племянник Карл. – Пансионы дель Рио, Кудлиха и Блехлингера. – Процесс с матерью Карла. – Эрцгерцог Рудольф. – Поклонники и посетители Бетховена. – Художники, поэты, композиторы и издатели.

В сношениях с матерью Карла композитор был упрям и непреклонен, но, не теряя надежды совершенно избавиться от ее участия в деле опеки, делал уступки ее затеям, когда они не вызывали ущерба наследственным правам мальчика и упрощали денежные расчеты с его матерью; так, например, в письме к ней он выражает согласие на продажу дома, что должно было принести выгоду вдове, но обусловливает гарантию причитающихся Карлу 7000 флоринов.

К г-же Иоганне ван Бетховен.

Что касается меня, то даю вам свое полное согласие включить 7000 фл., причитающихся вашему сыну, в стоимость продаваемого вами дома. Нам нужно только заявить об этом согласии почтенному окружному суду, т. е. что мы дадим теперешнему покупателю полное ручательство в том, что в течение 3 или 4 лет не станем взыскивать капитала в 7000 фл.

Я в этом не вижу ничего дурного или убыточного для вашего сына Карла и потому ничуть не сомневаюсь в том, что почтенный высокий опекунский совет разрешит вам это.

Словом, я ничего не имею против этого; надеюсь и желаю, чтобы высокий опекунский совет разделил мой взгляд на это.

Людвиг ван Бетховен, опекун моего племянника. Карла ван Бетховена.

Вена 29 марта 1818 г.

Чем более подрастал племянник, тем более проявлял свой злой нрав, лживость, распущенность, бездарность, порочные наклонности, порой возмущавшие даже композитора, все еще желавшего видеть в нем благонравного и талантливого юношу. В конце 1818 года он даже сбежал от дяди на несколько дней и скрывался где-то, объясняя такой поступок впоследствии тем, что дядя наказывал его, а раз даже пригрозил удавить его. Исчезновение Карла поразило композитора; взволнованный он прибежал к дель Рио и все повторял:

– Что делать?.. Как быть?.. Где его найти?.. Скажите, помогите!.. Я жду совета вашего… Да, он убежал, – кричал Бетховен, – потому что ему стыдно показаться мне на глаза! Ему стыдно…

По возвращении мальчика его вновь