На далеких окраинах. Погоня за наживой - Николай Николаевич Каразин

Так неожиданно продлился в Туркестанском крае сюжет о «новых людях» Чернышевского – в сатирическом ключе. По словам И.А. Гурвича, «импульсы шли не только от книги („Что делать?“ – Э.Ш.), освященной огромным авторитетом ее создателя, но и от самой действительности: судьбы „новых людей“ были тогда историческими судьбами, они складывались и ломались при свете дня. Идущие за Чернышевским и дополняли его рассказ, и повествовали о переменах в умонастроении и общественном быте после „Что делать?“ <…> Перевес получают изобразительные решения, хотя в чем-то и подсказанные, но в главном не предсказанные книгой-образцом. Идея „нового человека“ и сама видоизменялась и воплощалась разнообразно <…> То была ветвь беллетристики: чувствовалась схематизация, клишировались сюжетные ходы и программные заявления, исходящие от героя»[177].

В романе Каразина «С севера на юг» есть фрагмент, где описаны тюрьмы, или камеры предварительного заключения, построенные в Средней Азии русскими. Это были далеко не зинданы, туземные тюрьмы: из зиндана убежать было невозможно – это могила, где смерть наступала естественным образом, без казни – от мучений, голода, насекомых, зловония: на кости, трупы предыдущих узников спускали обреченных новых.

Русские тюрьмы Каразин описывает так: «Попался раз Дабуй-барантач (разбойник. – Э.Ш.). Долго на него зарились, шибко досадить успел. Поймали, наконец, изловчились, обрадовались. Ну, думают, за все теперь выместим. Припомним тебе все твои пакости. Заперли его в казематку крепостную, часовых приставили, а он в первую же ночь и убег. Стали тюрьму оглядывать: ан под стенку ход прорыт, словно нора лисья, прямо взади казематки, к обрыву береговому. И чудно, право, как: земли даже не видать вывороченной. Вот он, значит, каким манером удрал: подрылся»[178].

На этом примере автор не останавливается – он предлагает еще и еще случаи, похожие на первый: о внезапности исчезновения арестованных[179], чтобы прийти к выводу: «Уйти, значит, только тот не может, кто сам не захочет… Ну, таких и запирать не для чего…»[180].

Весь этот пассаж о русских среднеазиатских тюрьмах, построенных из самана (кирпич из глины, перемешанной с соломой), смеем предположить, не мог не впечатлить Николая Лескова. Каразинский роман «С севера на юг» публиковался в книжках журнала «Дело» в 1874–1875 гг. В 1882-м Н.С. Лесков публикует рассказ «Путешествие с нигилистом», где есть фрагмент, сродни каразинскому, в котором описывается странное, таинственное исчезновение из тюрьмы заключенного. «А как стали его обыскивать – обозначился шульер. Думали, смирный – посадили его в подводную тюрьму, а он из-под воды ушел.

Все заинтересовались: как шульер ушел из-под воды? <…>

– А черт его знает… Только после стали везде по каморке смотреть – ни дыры никакой, ни щелочки – ничего нет <…>

– А кто же он такой был?

– Нахалкиканец из-за Ташкенту. Генерал Черняев его верхом на битюке послал, чтобы он болгарам от Кокорева пятьсот рублей отвез, а он, по театрам да по балам, все деньги в карты проиграл и убежал. Свечным салом смазался, а с светилем ушел»[181].

Литературное описание подобных туркестанских тюрем подтверждает фрагмент из воспоминаний Г.П. Федорова, служившего при генерал-губернаторе Кауфмане: «Кауфмана очень озабочивало правильное устройство мест заключения <…> Кауфман командировал меня в европейскую Россию для осмотра лучших тюрем и для ознакомления с тюремным бытом, режимом и хозяйством <…> На мой вопрос, каких результатов достигает эта система, начальник тюрьмы ответил, что самых отрицательных, ибо арестанты свободно разговаривают и даже поют в мастерских за недостатком надзора, а по ночам, благодаря отмычкам, устраивают настоящие клубы с картежной игрой. Работая в слесарной мастерской, каждый арестант имеет возможность смастерить себе отмычку, и начальник тюрьмы показал целый большой сундук, наполненный отобранными отмычками»[182].

Проза Каразина для читающей публики 1870–1890-х годов не была маргинальной, она не могла пройти мимо взыскательных писателей. Поэтому обоюдные влияния (Каразина и писателей-современников) налицо.

Поражают по силе страстности два женских образа в русской литературе этого периода: у Лескова – Катерина Измайлова (1864), у Каразина – героиня повести «Тигрица» (1876), созданная под влиянием Лескова или нет, но точно встраиваемая в типологический ряд героинь русской литературы.

Тема страстных чувств, граничащих с абсурдом, с безнравственностью, волновала многих современников Каразина: героини Тургенева («Вешние воды», «Дым»), Достоевского («Идиот», «Братья Карамазовы»), Лескова. Они не умещаются в прокрустово ложе житейской рациональной логики, их поведение противоречиво, алогично.

Ситуация, воссозданная Лесковым, тривиальна: сходятся два молодых человека, влекомые чувственной страстью. Правда, нетривиально поведение героини. Сила характера Катерины Измайловой сочетается с отсутствием моральных разрешений и запретов, она вне морали. В изображении Лескова Катерина Измайлова и привлекательна и ужасна одновременно.

По силе страсти героиня каразинской повести «Тигрица», Агреаль, становится вровень с Катериной Измайловой. Но собственно страсть этой восточной красавицы иного рода – не сексуальная, как у героини Лескова, а страсть материнской мести за свое дитя. И имя ей дано не без намека, как и у Лескова (Леди Макбет): Агреаль – значит «чистокровная верховая»; здесь сосредоточены все ее черты: и завораживающая всех красота среднеазиатской амазонки, ум, хитрость, и «чистокровность» – в картине мира героини Агреаль ребенок, выношенный ею, но зачатый от врага, – чужой ребенок. Ни вскармливать его, ни ласкать она не собирается. Это лишь часть ее хитроумного, хотя и за тяжного по времени плана мести: ударить своего врага так, чтобы он ощутил сполна горечь утраты.

А предыстория этой мести такова: русский офицер, участник туркестанских походов, преследовал с группой солдат туркменских беженцев, дабы вернуть их в то поселение, откуда они бежали. Когда их догнали, пришлось вступить в бой с джигитами: все они были убиты. Тогда на арбу встала во весь рост молодая красивая женщина с ребенком на руках – в позе: убивайте меня и мое дитя. Русские солдаты кричали ей, что не тронут ее, что пусть она слезает с арбы и идет домой. Внезапно ребенок выскользнул из рук матери и попал под копыта лошади, которую при всем желании наездник остановить не мог, – им был русский офицер Наземов.

Женщина, потерявшая сына, сутками сидела, не выпуская из рук мертвое тело ребенка. Вдруг попросила, чтобы ей привели Наземова, виновника гибели сына, и отдала ему ребенка со словами: он твой. Красавица Агреаль осталась при русском отряде, намеренно, хитростью влюбила в себя Наземова, который летал от счастья. Пришла надобность ехать в Россию, он позвал с собой Агреаль. Она согласилась, вскоре родила их общего с Наземовым сына. Кормить его наотрез отказалась, ссылаясь на плохое самочувствие. Ребенку наняли деревенскую кормилицу, крестили – мать не сопротивлялась, наоборот, всячески