Япония. От сегуната Токугавы - в ХХI век - Джеймс Л. Мак-Клейн

9 декабря 1945 г. издал декларацию, информирующую японскую общественность и правительство о том, что необходимо сделать в этом направлении, а именно: конфисковать земли у землевладельцев и продать их по приемлемым ценам арендаторам.

Несмотря на всю кажущуюся простоту этой программы, осуществить столь фундаментальные преобразования общества SCAP мог лишь заручившись поддержкой японского правительства, а также при условии участия в ней значительной части сельского населения Японии. Многие японцы еще до войны рассматривали сельских арендаторов как существенную «социальную проблему». И в 1945 г. некоторые бюрократы начали разработку проекта земельной реформы еще до того, как МакАртур озвучил свое видение этого вопроса. Проект реформы, созданный чиновниками Министерства сельского и лесного хозяйства, был принят парламентом в декабре 1945 г. Однако SCAP выразил свое разочарование этим документом, после того как подсчеты показали, что только около трети семей японских арендаторов будут в состоянии приобрести количество земли, достаточное для того, чтобы поддержать себя. Это вызвало к жизни серию дискуссий между японскими бюрократами и чиновниками GHQ. И когда Ёсида Сигэру в 1946 г. занял пост премьер-министра, он поддержал новый вариант закона, одобренный парламентом 21 октября.

Закон о земельной реформе 1946 г. наделял правительство полномочиями приобретать всю землю, владельцы которой отсутствовали. Тем землевладельцам, которые проживали на своей земле, имели право сохранить в своих руках лишь столько земли, сколько можно было обработать силами их семей (приблизительно по 1 гектару в японских префектурах и по 4,05 гектара на Хоккайдо), плюс дополнительный участок, который они могли сдавать в аренду (около 2 гектаров). Государство выплачивало землевладельцам компенсацию в соответствии со сложной формулой, основанной на ценах на рис 1945 г. и стоимости производства урожая. Затем правительство по приемлемым ценам продавало землю ее бывшим арендаторам. Люди, приобретавшие землю, могли либо выплатить всю сумму сразу, либо выплачивать по 3,2 % от ее стоимости в течение 30 лет.

По многим показателям программа перераспределения земель была не менее кардинальной и влекла за собой не меньшие по значению последствия, чем любая другая реформа, предпринятая в годы оккупации. Не было ни одной семьи в японской деревне, которую бы не затронула эта реформа. Правительство приобрело у 2,3 миллиона землевладельцев несколько миллионов акров земли и продало ее 4,7 миллиона арендаторов. Излишне говорить, что многие землевладельцы были убеждены, что с ними поступают несправедливо. «Смерть моего отца, земельная реформа — все толкало нас к краю бедности, — вспоминал один молодой человек, переполненный жалостью к себе. — Мы должны были попрощаться с тем образом жизни, который, со времен наших далеких предков, основывался на труде многих арендаторов. Теперь мы должны были нашими собственными слабосильными руками обрабатывать землю, чтобы прокормиться»{336}. В одном особо трагичном случае бывший землевладелец, который в 1946 г. наконец вернулся вместе со своим армейским подразделением из Китая и узнал, что он должен будет расстаться с большей частью своих земель, убил три семьи арендаторов и сжег шесть домов.

Семьи, которые испытывали недостаток земли, наоборот, получили значительную выгоду от проведения реформы. Арендаторство вдруг ушло в прошлое. К 1950 г., когда программа земельной реформы была завершена, лишь мизерное число крестьянских семей по-прежнему владело менее чем 10 % той земли, которую они обрабатывали. Около 90 % всех рисовых полей обрабатывались теми, кто ими владел. Более того, крестьяне приобретали землю по невероятно низким ценам. К последнему году осуществления программы гиперинфляция послевоенного периода снизила цены до 5 % от их первоначального уровня. Иными словами, в 1950 г. арендатор мог приобрести десять соток рисового поля за стоимость, эквивалентную стоимости тринадцати пачек сигарет, в то время как в 1939 г. такой же участок земли стоил столько же, сколько и девятилетний запас сигарет, что значительно превосходило финансовые возможности обычной арендаторской семьи.

По мере того как землевладельцы теряли свое богатство, они также утрачивали и свой статус сельской элиты. Вместо этого возникал широкий класс независимых крестьян, которые, как надеялся SCAP, достигнут процветания и будут с возрастающей силой поддерживать принципы демократии и капитализма. «Перед войной, — много лет спустя вспоминал один фермер, — вы могли работать, работать и работать, но вы никогда не скопили бы денег, вы никогда не смогли бы себе позволить хорошую пищу, у вас не было бы даже просто достаточного количества пищи. Теперь, даже работая не надрываясь, у вас остаются деньги — ну, допустим, не очень много денег остается, но достаточно для того, чтобы не испытывать нужду, — и наша повседневная жизнь представляется роскошной по сравнению с прежними временами»{337}. Вероятно, МакАртур не сильно преувеличивал, когда заявлял, что со времен Римской империи не было более успешной земельной реформы.

Необходимость проведения реформы образования, которая была еще одним ярким примером децентрализации, занимала умы не только SCAP, но и членов японского правительства и представителей общественности. В марте 1946 г в Японию прибыла группа из двадцати семи американских специалистов в области образования. Она за три недели объездила всю Японию, в тайне подготавливая набор рекомендаций, основанных на том принципе, что «контроль над школами должен носить дисперсный, а не централизованный характер»{338}. Осенью SCAP представил японской комиссии полный отчет, и японское правительство вскоре изъяло значительный объем школьной системы из-под юрисдикции Министерства образования и передало его на попечение избираемых народом префектурных школьных советов. Эти советы обладали полномочиями набирать учителей, выбирать учебники и составлять школьную программу. Довоенная школьная система, предусматривавшая множество направлений, была признана элитарной и поэтому недемократичной. Вместо нее была принята система американского типа, предусматривавшая одно направление. Она включала в себя шестилетнюю начальную школу, трехлетнюю младшую высшую школу и трехлетнюю высшую школу. В то же время правительство расширило систему высшего образования, создав несколько колледжей, обучение в которых длилось четыре года.

Кроме структурных изменений, чиновники также обратились к вопросам философии образования. В ответ на критику по поводу того, что нерациональные ценности испортили школьную программу межвоенного периода, правительство отменило Императорский рескрипт об образовании. Вместо него в 1947 г. был принят Основной закон об образовании. В нем говорилось, что первостепенной целью образовательной системы является «развитие чувства собственного достоинства и стремление воспитать людей, которые любят правду и мир»{339}. К этому времени школы уже избавились от довоенных курсов по этике. Теперь перед работниками образования стояла задача по переписыванию учебников, чтобы перенести в них акцент на ценности демократии и пацифизма. Преподаватели большинства общественных начальных и средних школ быстро восприняли новую идеологию. Чувствующие свою вину за распространение милитаристских ценностей, угнетенные гибелью такого количества своих учеников, которые пошли сражаться за идеологию и лозунги, усвоенные ими в школьных классах, а также напуганные нищенскими