Я не Поттер! - Марина Броницкая

Морали у Альбуса нет, её не положено иметь тому, кто в ответе за исход жестокой войны.

Глава 33

Эхом нового времени стал тихий шелест мантий, звук шагов и легкая черная дымка. Темная магия, словно видимый ветер, появлялась секундой раньше того, кто был ей самоотверженно предан. Её шлейф не исчезал сразу, а вился за магом до тех, пока тот не сделает уверенного шага и не поймет — он уже здесь.

Десятилетия ожидания увенчались успехом, а моя рука, толкнувшая ворота и распахнувшая их навстречу новым хозяевам — лишь короткое слово в длинной истории грядущих перемен. В первый день Рождества на свободу вырвались сотни пленных соратников милорда. Азкабан чуть было не захлебнулся в крови, но сейчас его бывшие пленники и те, кому он только снился в кошмарах, стояли передо мной, как живой океан ненависти. Колыхались под гнетом невыносимой жажды мести и с силой сжимали свои палочки, словно то единственное, на что они действительно могут положиться — на чистую магию.

Экспресс с вокзала Кингс–Кросс отправился в свое очередное путешествие всего час назад, и у нас достаточно людей, чтобы обеспечить его безопасность, не дать ни одному особо рьяному аврору нагнать заветный состав и тем самым не омрачить предвкушение нового учебного года. Наверное, первокурсники уже с восторженным придыханием рассматривают тележку со сладостями, с трепетом в груди вслушиваются в разговоры старших товарищей и боятся якобы живых троллей, которыми их наверняка пугают близнецы Уизли. Парни не подозревают, что эти малыши — наша опора, ведь никому из них не случится учиться под руководством Дамблдора, изучать учебники времен его безграничной власти, и никому из них даже в голову не взбредет посмеяться над новым директором и его лоснящейся от жира шевелюрой. Они будут другими, не такими, как мы.

Я не видел смысла в захвате школы и кровопролитной борьбе точно так же, как и Риддл. Куда проще просто войти, одолеть еще не полный состав преподавателей, деревянные таблички на кабинетах сменить на серебряные с глубоким оттиском змеи, и с распростертыми объятиями встретить своё будущее. Смогут учащиеся свергнуть новую власть, поджидающую их у входов в факультеты, школьные кабинеты, занявшую все столы в учительской, раздающую указания старостам, командующую распределением, и не отличающуюся от старой ничем, кроме самой сути, увидеть которую дано не многим взрослым, не то что детям и подросткам?

Что они могут сказать? Извините, профессор Кэрроу, но я не намерен выполнять домашнее задание, потому что вы из Азкабана сбежали? Как это вас не волнует? Почему просто Тролль? А где мое наказание, где борьба? Какие сорок баллов, за что? Пятьдесят за пререкание?! Ладно–ладно, записываю я ваше задание, записываю…

Когда меняется всё — изменения не видны, их затмевает жизнь.

Тьма людей в черном шла нога в ногу, впереди всех широким шагом шел я, а у степеней главного входа нас встретил отец. Защита была восстановлена им с той же изящной легкостью, что и снята. Пусть теперь те, кто хотел защититься от нас, воюют против своих же чар и проклинают сами себя. Подходы к дороге охраняют дементоры, и ничто не помешает студентам доехать до замка, а первокурсникам насладиться красотой Хогвартса со стороны черного озера.

— Северус, здравствуй.

— Здравствуй, Рудольфус… — вежливо поздоровался мой отец. — Ты изменился.

— Зато ты — нет! — он громогласно захохотал и шагнул на первую ступеньку лестницы. — Ну, ты чего, как неродной? Иди сюда, засранец, может, я соскучился!

Отец спустился и обнял вновь обретенного друга с такой силой, что я заметил, как подрагивают его руки от локтей. Это были не объятия — тиски. Он словно поприветствовал все самое дорогое на свете, все, что сулило ему выгоду, счастье и покой. Такой запросто пожертвует странным сыном, лишь бы больше не мучиться мыслями о том, как там его соратники, не сгнили ли еще в сырых камерах, не проклинают ли его, спасенного репутацией ответственного отца Избранного, не забыли ли его верности?

Они не забыли, и я в который раз убедился — мой отец весьма достойный Пожиратель.

В школе находились всего около пятнадцати учителей и ассистентов, и того количества прибывших в неё магов хватило бы на три захвата, а потому я даже не смог насладиться ролью главного, того, кто ведет за собой сквозь все преграды и целый рой врагов. Разве только встретив на втором этаже растерянную от ужаса собственного бессилия Минерву, не способную ни аппарировать, ни открыть закрытую самим милордом каминную сеть, ни обнаружить сову, а все они были изгнаны мною из замка, я понял, что быть страшным — это прекрасно. За моей спиной тихо стояло два десятка верных магов во главе с Торфином, и моя бесстрастность, мое молчание, моё тихое любопытство, с которым я наблюдал за отступающей к стене женщиной, это все пугало сильную старую ведьму до слез в её мутных глазах.

— Мальчик мой! — пролетом выше раздался хриплый старческий вопль ликования. — Вы пришли?!

Шаркающей походкой, сопровождаемый еле успевающей за хозяином миссис Норисс, к нам спешил Филч. Он не обратил никакого внимания на директора. Пожалел его на недостойную сторонницу грязной крови и чуть не сшиб её с ног, но упрямо двигался вперед, кусал свои трясущиеся губы, сдерживая сентиментальные рыдания, и простирал руки к тому, кого любил всей душой, тому, кто оказался удачливее его и родился магом.

— Дядя! — обрадовался Роули. — Иди к нам!

Я немного обернулся к мужчине и улыбнулся.

— Твой дядя всегда был с нами, Торфин.

— Да знаю я, Гарри… — растроганный мужчина хлопнул меня по плечу и покраснел. — Спасибо.

Тем временем Филч доковылял до нашей компании под одобряющие смешки и запустил руку в густые пшеничные волосы своего любимого племянника, и про себя я отметил, что внешне они очень похожи. Наверняка, в молодости Филч был таким же голубоглазым крепышом, полным сил и надежд. Разве только надежды Аргуса угасли слишком рано, как и случается со всеми сквибами в чистокровных семьях. Дамблдор сделал действительно доброе дело, приютив в школе нищего молодого человека много лет тому назад, он по праву гордился своим поступком, и у завхоза не было причины предавать своего благодетеля. Кроме одной, незаметной постороннему взгляду, но каждый день отражающейся в поцарапанном зеркале над умывальником в углу его кабинета…

Когда‑то отчий дом покинул сквиб, не пожелавший позорить имя древнего рода своим, сейчас позади меня утирал скупые старческие слезы тот, кто жизни не пожалеет, лишь бы увидеть, как падет империя растоптавшего его света. Дамблдор не понимал — нельзя помогать тому, в чьей беде ты не последний виновный, еще и ждать за то благодарности, просто нельзя. Люди не всегда выбирают, на чьей они стороне, зачастую выбор делает время.