Иван Змеевич и Краса Ненаглядная - Ирина Соляная

Волк принюхался. Пахло мокрой травой, примятой ветром, нетронутой плугом лесной землей и людской компанией, разводившей костёр в лесной глуши.

— Садись на меня, — облизнулся волк, — поднявши лытки, поскачем на раздобытки.

Прижавшись к земле, припав мордой к передним вытянутым лапам, Серый Волк подставил свою спину царевичу, и тот легко перекинул ногу через туловище волка. Сидеть на нём было даже удобнее, чем на лошади, а когда волк выпрямился, то Ваня понял, что и не так высоко.

— Рекомендую держаться за шею, за шерсть дергать не обязательно, схватишь за ухи — сброшу, — рявкнул волк, — усвоил простую истину?

— Усвоил, — со всей серьезностью ответил Ваня, — как звать-то тебя? Меня — Иван-царевич.

— А меня — Серый Волк. Титулов не имею.

Мотнув головой влево, волк затрусил между стволами сонных елей, предусмотрительно объезжая низко раскинутые лапы. Несколько раз Ване пришлось пригнуться, и дважды его стеганули по спине упрямые ветки. Густой подлесок не давал протиснуться конному, но всадник на волке проезжал там, куда раньше бы и не сунулся. Волка вёл его нюх, превосходный поводырь в ночном лесу. Вспугнутая ворона зашевелилась в гнезде, тихо каркнула и решила, что не её ума дела вмешиваться в чужие дела, а сонная белка, выглянувшая из дупла, разозлилась и бросила шишкой в нахалов. Ветер многоголосо скрипел высокими соснами, подтягивая музыку струн старых елей. Эти звуки заглушали шорох хвои под лапами волка и треск сучьев, случайно попавшихся на пути. Вдруг волк остановился и принюхался, а потом сел на задние лапы.

— Рядом, — рыкнул он, то ли отдавая команду царевичу держаться с ним в одной связке, то ли намекая на близость ужина. Ваня спешился и пригляделся, отблеска костра не было видно, но дымком тянуло. Остальной путь волк проделал крадучись, а Ваня остался на месте, опасаясь, что шумом своих шагов он вспугнёт добычу. До рассвета было далеко, и мрак ночи в лесной чаще был необычайно густым, наполненным послегрозовой влагой непролившегося дождя. Ваня подумал о том, как должно быть хорошо теперь в матушкиной спальне. И хотя он уже был почти мужчиной, воспоминания о теплой материнской руке были свежими, ведь всего пару месяцев назад он был совсем еще младенцем, и эти мгновения счастья, когда мать брала его на руки, не заслонились в памяти другими счастливыми мгновениями. Странно было осознавать, что от роду ему три месяца, а на самом деле осьмнадцать лет. И почему так сложилось, что всех друзей у него — только дядька Ерошка, который о нём думать забыл, мышка-норушка, Крася-коробейница, с которой он поссорился, да Серый Волк? Если вдуматься, то чужие и случайные люди.

Ваня хихикнул, когда подумал о волке и мышке, как о людях, но улыбка сползла с его лица, потому что из-за дальних кустов, где могла скрываться человеческая компания, раздался волчий вой и дикий человеческий крик, неистовое ржание лошадей. Не медля ни минуты, Ваня ринулся напролом через подлесок, а ему навстречу выбежал человек и с дикими воплями метнулся куда-то в сторону. Следом бежал другой, но споткнулся и растянулся перед Ваней.

— Беги, там волкодлак! — заорал он, когда Ваня наклонился над ним и предпринял попытку поднять упавшего.

Ваня сразу узнал хитрого скомороха, который обманул его на ярмарке, да и не удивительно, ведь до сих пор на нём был ванин царский кафтан. Мгновенно вспыхнула ярость в глазах Вани и потребовала выхода, и он рванул упавшего мужичка за воротник и заставил подняться.

— И хорошо, что волкодлак. Он к тому же голодный! — злорадно ответил Ваня.

— Опусти, отпусти, — заверещал скоморох, — всё отдам, кафтан свой забирай. Коня забирай, денег отдам.

— Пойдём, посмотрим на волкодлака, — с усмешкой ответил Ваня и бесцеремонно потащил скомороха обратно к костру, тот извивался и подвывал от ужаса, но невесть откуда взявшаяся в руках Вани сила не давала спуску.

На поляне догорал костёр, перед глазами царевича открылась картина паники и разорения. Перевёрнутая кибитка торчала оглоблями вверх. Валялись тюки и узлы, опрокинутый котелок и корзины со снедью. Привязанная к сосне лошадёнка вздыбилась, ржала и рвалась прочь. Сверху доносился тоненький женский визг. Ваня поднял голову вверх и увидел старика, вскарабкавшегося на сосну.

— Добрый вечер, сыграем в азарку? — развязно сказал Ваня. Старик завизжал еще тоньше, но голос сорвался и умолк.

Ваня швырнул пленника возле костра и скомандовал снимать кафтан, и тот с безумными от страха глазами принялся стягивать с себя чужую вещь. Серого Волка не было видно нигде, но шорох в кустах и урчание с порыкиванием красноречиво говорил о том, что волк поблизости, и, по-видимому, кем-то ужинает. Ваня отогнал мысль о людоедстве, ведь волк совсем недавно рассуждал о том, как вкусна конина. Толстая рябая баба сидела, прислонившись к сосне. Она напялила на голову корзину и бормотала одну и ту же фразу: «Чего не вижу — того нет».

Царевич подобрал Петрушку, тряпичную куклу, с палками, прикреплёнными к его растопыренным рукам. Тогда, на ярмарке, она показалась Ване злым колдуном. Теперь от колдуна остался только облупившийся глиняный нос. Царевич бросил её в догорающий костер и посмотрел, как сразу она занялась.

Пока Ваня надевал на себя родной, но пропахший чужим потом кафтан, волк закончил трапезу и вышел на поляну. Лошадь, увидевшая своего кровного врага, заржала и рванулась из последних сил, верёвка лопнула, и торопливые копыта унесли перепуганное насмерть животное прочь от разорённого скоморошьего приюта. Волк осклабился и оглядел округу. Его грудь была перепачкана свежей кровью и темнела.

— Извини, царевич, увлёкся, — опустил голову волк, — зато брюхо набил на неделю вперёд.

— Сдаётся мне, — протянул Ваня, — ты моей лошадкой поужинал.

— Да! Да! — взвизгнул старик, сидевший на верхушке сосны, а когда Ваня поднял голову, то увидел, как тот протягивает руку в сторону кустов, из которых только что вышел зверь.

— Что ж… — не потеряв не найдешь, — примирительно сообщил волк и стал похож на домашнего пса, только крупнее, — теперь у тебя, царевич, есть другой скакун. Без подков и серой масти.

Волк подошёл к Ване и снова припал к земле, показывая, что его спина готова принять седока. Юноша оглянулся на поляну. Он испытал мрачное удовлетворение и подумал, что вот теперь и свершилось его первое убийство, совершенно невинное существо пострадало по его вине, а два глупых и