Столпник и летучие мыши (СИ) - Скво Алина

— Слышь? В дурке говорят, что ты потеряшка, выпал из семнадцатого в двадцать первый. Что ли, заблудился, или по какому делу к нам?..

На краешке Сёмкиной кровати сидел необычайно тощий человек неопределённых лет. Под больничной пижамой размещался бесплотный дух, и было непонятно, почему он не улетает. На прозрачном лице призрака жили жизнью, отдельной от своего владельца, глаза. Казалось, они обладали руками, которыми беспардонно погружались в душу собеседника и ощупывали всё, что представляло интерес. Столпник, накачанный фенобарбиталом, смежил очи, отмахнувшись от рукастых глаз.

— Слышь?.. Если тебе надо обратно, ты скажи. У нас тут есть один умелец — физик Николаич. Он отправит тебя в твой семнадцатый в одну секунду.

Услышав такое, новоприбывший открыл глаза, тело вернулось на койку и обрело привычный вес. Призрак поелозил прозрачной рукой по безволосой голове, точно приглаживая взъерошенные мысли.

— Можешь сам лично перетереть с ним эту тему. Вон он, лежит в углу, зад демонстрирует… Николаич! Подымайся, дело есть.

Человек-привидение вперил глаза в спину приятеля, добираясь до его нутра. Товарищ на койке пошевелился и замер.

— Не любит, когда я мешаю ему выполнять логарифмические вычисления. — пояснил дух. — Хороший мужик, башковитый. Машину времени сочинил, а его хвать! — и сюда, на нары. Машину, конечно, отняли, так он теперь новую сочиняет. Чтобы без всякого там железа, по спецкоду. С будущим пока у него напряжёнка, получаются только временные петли. А вот в прошлое — сколько угодно… Я — Петрович. Пётр Гореев, микробиолог.

Говорящий протянул «новобранцу» бесплотную длань. Семён хотел пожать, но вовремя одумался, лишь коснулся хрупких пальцев. Мало ли что, вдруг рассыплются.

— Семён Новгородцев, столпник.

Парень оживился, приподнялся на локте, огляделся, увидел ещё две кровати у противоположной стены — пустые. Петрович перехватил взгляд, пояснил:

— Одного отправили за сочинение наркоты в тюремную камеру. А другого — на небеса.

— Как так на небеса? За что?

— А за то, что он сочинил такую ткань, которую ни за что на свете испортить нельзя — ни сносить, ни спалить, ни топором разрубить. Куда ж это годится? Этак вся лёгкая промышленность коньки отбросит. Правительство в истерике, банкиры в обмороке… Матерьяльчик, конечно, отняли, а ему указали на дверь.

Учёный поднял голову, объял глазами пространство под потолком, отыскивая предполагаемую дверь, через которую вышел сочинитель ткани.

— Сейчас в творческом отпуске. В ближайшее время собирается в очередную командировку на Землю.

— Петрович, а что такого сочинил ты?

— Генно-лингвистический волновой прибор, который что хочешь вылечит, кроме триппера. Из капли крови органы и конечности восстанавливает.

— Ух, ты-ы-ы! Вот лепота-то какая!

— Прибор гадёныши, конечно, себе присвоили и запустили в массовое производство. Дурачьё неграмотное! Ведь они даже каплю крови — и ту правильно прочитать не могут! В итоге вместо руки вырастает нога, а вместо ноги — голова, причём, собачья.

Завязался остросюжетный разговор. Биолог рассказал о последних творениях в области науки на благо человечества, о судьбах учёных. Столпник поведал о своём богатырском долге перед людьми, о космических пришелицах, о миссии. О том, что надобно ему аспида избыть*, но допрежь комонь и самосек добыть*. А посему направляется в Тридевятое царство, Тридесятое государство. Возвращаться назад он напрочь отказался.

Микробиолог вскинул просвечивающий кулачок, заметался по комнате, спотыкаясь об отслоившийся паркет. Пижама цвета утреннего неба затрепыхалась на нём, как хоругвь на крестовине.

— Столпник! Спаси Матушку Русь! Уничтожь гадину!

Грандиозные двери из вечной лиственницы, отполированные временем, гулко дрогнули, торжественно растворились, и радетелям человечества предстала откормленная на казённых харчах кухарка. Она загремела половником по железной миске и заверещала базарной глоткой, оскверняя благородные стены:

— Все на ужин! Бегом в столовую!

Стащив с койки Николаича, надавав ему бодрящих шлепков, Петрович подтянул спадающие штаны, и все трое потопали в коридор, где столпник, вопреки ожиданиям, увидел прочих шизиков. Они отрешённо выплывали из палат и двигались куда-то в одну сторону, вливаясь в общий поток. Шествие повернуло налево, в огромную мрачную галерею разорённого дворянского гнезда. Все брели в траурном молчании, но не в тишине. Ползучий шорох больничных тапок аккумулировался, поднимался к недосягаемому потолку и там, уплотняясь, висел зловещей гранитной плитой над обритыми головами. Точно вечерние порталы в бесконечность, чернели грандиозные окна.

Процессия двигалась в сопровождении двух охранников и медбрата. Душевнобольные устало ползли мимо тусклых мраморных колонн; постаментов с обезглавленными бюстами; ободранных шпалер с квадратными следами исчезнувших картин; лохматых усохших пальм в зимнем саду; выломанных скамеек, изувеченного фонтана, останков безруких венер и афродит. Потом была какая-то переходная площадка с горбатым мостиком над ручьём. Далее следовал тоннель с двумя нитями рельсов, а после — подземный коридор.

Всё это время Петрович одной рукой волок Николаича, неотступно бормочущего формулы, а другой то ли опирался о столпника, то ли дружески обнимал его за плечи. Сёма разглядывал необъяснимую разруху в столь прекрасном обиталище с душевным смятением. Смерть и тлен смотрели здесь из-за каждого угла.

Движение прекратилось. Болящие оказались в узком, как нора, ярко освещённом помещении без окон. От края до края пролёг стол. Бесцветные тени безучастно умостился на лавках. Алюминиевые миски проплыли, как на конвейере. Трапезная на минуту погрузилась в абсолютную тишину. Медбрат сунул руки в карманы. Один охранник стал на часах у входа, второй дунул в свисток. Ложки лениво застучали. Петрович прошептал Семёну на ухо:

— Это они нас якобы прогуливают. А я думаю, что устанавливают в палатах жучки или камеры. А может, и ещё чего. Водят нас сюда уже третий день, чтоб мы не знали…

Потом он набил кашей рот и сидел с раздутыми щеками, ощупывая глазами каждое лицо. Наконец, пшеничный комок был продавлен внутрь, и снова в ухе столпника зашелестело:

— Вон, с правого края Андреич сидит. Придумал мазь — намажешься и становишься невидимым. Напротив — Харитоныч. Он заправлял свой миник водой с добавлением морковного сока. По правую руку от тебя — Кузьмич. Левитировал при помощи троекратного Ома*. Справа, третий от меня — Сашка-ботаник. Выращивал на подоконнике в цветочном горшке живые кристаллы. Принимал на ночь и вступал в контакт с космическим разумом. Горшок конфисковали, и кто-то очень любознательный наелся кристаллов, после чего склеил ласты. Теперь к ботанику следователь ходит. Малому шьют уголовное дело — преднамеренное убийство. Гляди, в торце стола — мужик, который плавал под водой без акваланга, дышал кожей. Еле выловили его, вытащили со дна моря тралом. Тоже будет здесь лечиться, пока мозги не высохнут.

— Молчать! — заорал охранник. — Когда я ем, я глух и нем! — грозно сообщил он.

Новгородцев прошёлся глазами по лицам выдающихся «сидельцев». Все они походили один на другого, как карты в колоде. Ссутулившись, ковыряли ложкой еду, нехотя клевали. За всё время никто из них ни разу не поднял глаз, и парню было удивительно, что его сосед по палате сильно от них отличался. Разгадку он получил, вернувшись из столовой.

Откушав, психи не повеселели, не опечалились, не подняли глаз, не проявили нетерпения. Им было совершенно всё равно. Без какой-либо команды, по заведённому правилу они выстроились в одну вялую шеренгу для приёма лекарств.

Обычно обходилось без эксцессов. Медсестра заботливо высыпала на бледные языки из мерного стаканчика яркие бусины пилюль. Пропихнув лечебные яды в наполненные желудки глотком воды, «умалишённые» с широко раскрытыми ртами делали в сторону шаг, где их поджидал санитар. Тот, в свою очередь, высвечивал фонариком мягкие и твёрдые ткани, искал таблетки, приклеенные к нёбу, спрятанные за щеками, под языком или в лунках недостающих зубов. Если находил, делал знак рукой, и два вооружённых охранника волокли «дурачка» для прохождения дальнейшего лечения в отдельный бокс, то есть «одиночку».