Трое и весна - Виктор Кава

День и правда выдался хороший. Казалось, сама природа толкала Славку на то, чтобы нарушить слово и не выполнить домашние задания. Особенно по алгебре… В голубом небе, исполосованном следами реактивных самолётов, тёплым, золотистым мячом не спеша катилось солнце. Под его осенними мягкими прощальными лучами нежились, впитывали последнее тепло травы, глупая сурепа, обрадовавшись опустевшему огороду, выскочила резво из земли, зацвела ярко…

Из-за ивняков донеслись знакомые азартные голоса, Славкино сердце громко застучало: там ребята или пескарей ловили, или в футбол играли.

Вскочил на ноги, уже потянулся рукой к пиджаку и опомнился. Взял себя рукой за чуб и потащил к столу. Нельзя ему завтра появляться в школе с нерешённой задачей. Будет ему «стыд, срам и позор», как говорил Михайло, когда сердился на кого-нибудь. Неужели он не справится с этой проклятой задачей? Как ни трудно, нужно «разгрызть» её, чтобы исправить полученную вчера двойку хотя бы на четвёрку. Ведь завтра вечером они с матерью будут писать письмо Михайле на границу…

Сел за стол поудобнее, взял шариковую ручку, подаренную Михайлой в день его отъезда на военную службу. Обычная ручка, немного облезлая — брат носил её при себе везде, даже на комбайн летом брал. У многих ребят ручки получше, поновее. Недавно в магазин привезли красивые ручки с надписью «Привет из Владивостока», все ринулись их покупать — ещё бы, вон откуда ручки прибыли, а Славка даже с места не сдвинулся. Бережёт он ручку брата, только стержни меняет. Возьмёт её — и будто родную руку брата пожмёт. Твёрдые мозоли на ней ощутит…

Снова стал читать препротивную задачу. Подумал с досадой: «Эх, если бы в среду не соблазнился на дурацкое путешествие и подготовился к алгебре, не схватил бы двойки, и сегодня мог бы спокойно отложить учебник с задачей — каждый раз в школе не вызывают отвечать».

Сердито плюнул, вспомнив тот день.

…Вася Тищук был вроде бы нормальным парнем, пока не увлёкся книжками о шпионах. Откуда он их только достаёт — потрёпанные, засаленные?.. Читает дома, даже на уроках украдкой заглядывает под парту в раскрытую книгу. Возвращается из школы — оглядывается настороженно. Когда, увлёкшись играми, задерживаемся на лугу до сумерек — голова его покачивается, как маковка на сильном ветру, кусты обходит десятой дорогой. Уж не чудится ли ему, что за каждым кустом шпион притаился?..

Славка, разумеется, знал об этом увлечении Васи, иногда даже пугал его, когда возвращались с луга. Выбежит вперёд, притаится под кустом, а как только Вася приблизится — выскочит, словно с неба свалится. Тот такой крик-визг поднимет!.. Однако когда позавчера Вася влетел в хату — Славка только за алгебру засел — и, поблёскивая глазами, горячим шёпотом рассказал, что из автобуса вышел очень подозрительный мужчина в темных очках, Славка невольно отложил ручку. Вася, прямо захлёбываясь, рассказывал, что этот мужчина три раза крутнулся на месте, а как только увидел издали участкового милиционера, тут же схватился за бока, где у него что-то подозрительно оттопыривалось, и помчался в лозняк.

Как тут не разволнуешься: Славке тоже показался подозрительным этот тип… Правда, уже придя к лозняку, он усомнился:

— Подожди, а откуда автобус?

— Как откуда? — заморгал глазами Вася. — Конечно, из Чернобаевки до города. У нас других автобусов нет.

Славка укоризненно покачал головой:

— Откуда же в Чернобаевке шпиону взяться? Там же, как и у нас, станции нет, аэродрома нет. Только автобус один ходит в город через наше село.

Васю не так легко разубедить. Прищурившись, он насмешливо посмотрел на Славку, как на первоклашку.

— Ну и тёмный же ты! Тебе нужно прочитать хотя бы одну книжку про шпионов. Да они, если почувствуют слежку, скачут с самолёта на поезд, с поезда на автобус, как козы на лугу!.. Одного шпиона настигли знаешь где? В медвежьей берлоге, во! — Вася поднял палец. — Правда, это не у нас было… А село наше — не медвежья берлога, есть клуб с оркестром. И автобус через наше село куда идёт? В город! А город где находится? У Азовского моря — там пароходы, наверно, изо всех стран… Теперь ты понял?

Славка заколебался. А что, если и в самом деле? Представил, как они с Васькой сцапали шпиона, хотя вряд ли им это удастся, просто выследили и немедленно сообщили участковому милиционеру Петру Ивановичу. Он отчётливо увидел, как вскакивает, тяжело посапывая, Пётр Иванович с лавки в парке возле клуба, где он часто посиживает, поскольку у них ни драк, ни воровства сто лет не было, как бежит неуклюжей трусцой вместе с ними к лозняку… А потом он, Славка, как бы между прочим напишет брату на границу, что они с Васей выследили настоящего шпиона…

Он пошёл за приятелем. Спросил у него:

— А почему ты один не стал следить за ним, меня позвал?

Вася шмыгнул носом и, смутившись, признался:

— Страшновато стало. У него что-то под пиджаком оттопыривается. У тебя брат пограничник, пишет, наверно, как они там нарушителей задерживают. Потом, ты же мой друг, правда?

— Правда, — кивнул Славка, и ему стало приятно от слов Васи. Теперь он готов был идти с ним куда угодно.

Смех и грех получился из этого преследования. Полдня шастали по кустарникам, ломали камыш, пробираясь сквозь него, несколько раз перешли вброд речку. Побывали в лесополосе, ног не пожалели. Наткнулись на этого дядьку, когда, злые от неудачи, возвращались вечером домой. Он валялся на берегу под кустом. Спал с блаженной пьяной улыбкой, посвистывая носом. Рядом с ним стояла бутылка с красной жидкостью на самом донышке. Вася зачем-то осторожно поднял бутылку, понюхал. Хотя и так было ясно по этикетке, что там «Красное крепкое». Славка так посмотрел на Васю, что тот сразу меньше ростом стал.

На уроки времени не осталось, и устал так, словно с собаками наперегонки бегал. Это так мать про Славку сказала, а он молчал, сил хватило только раздеться и бухнуться в постель.

На алгебре его вызвали.

Вася тоже схватил двойку, по русскому.

Всё. Прочь посторонние мысли! Только задача. Чтобы не отвлекал шум, задёрнул занавеской окно.

А когда наконец задачу одолел, подпрыгнул, громко запел, не щадя горла, свою любимую песню:

Главное, ребята, сердцем не стареть,Песню, что придумали, до конца пропеть!

Собственно, это любимая песня Михайлы, он её очень хорошо пел, когда брал в руки гитару. Ну, а теперь эта бодрая песня стала Славкиной любимой. Правда, поёт её Славка не так, как Михайла, и на гитаре играть не умеет, и если б даже умел, так нет дома гитары, брат увёз её с собой. И все же, когда Славка поёт при матери эту песню, глаза у мамы влажнеют…

Ну вот. Теперь можно и на улицу. Глянул на большую фотографию брата. Мысленно сказал ему: «Как видишь, не такой плохой у тебя брат. Задачу решил, все уроки на сегодня сделал, хотя и нелегко было… Правда, со шпионом мы осрамились, можно сказать, в лужу сели. Но ты тоже — второй год на границе служишь, а пока ни одного нарушителя не поймал… Представляешь, как мне хотелось написать тебе, что я, ну, мы с Васей схватили подлеца!.. А видишь, что получилось? «Стыд, срам и позор», как ты говоришь, получился…»

Славке показалось, что брат подмигнул ему. Мол, не переживай, всякое бывает. Мне тоже не везёт, ни один ещё не попался в мои руки, хотя смотрю в оба на границе.

И все же брату повезло. Единственный из всего села попал в пограничники! И почему мама так плакала, когда Михайлу провожали в армию? Странный народ эти женщины… Надя, девушка, с которой Михайла дружил, сразу призналась, что ей до слез было жалко Михайловых кудрей. А по правде сказать, то были вовсе не кудри — обыкновенные патлы. Их Михайла отпустил, когда к тракторной бригаде, где он работал, прибился парень с гитарой и волосами до плеч, как у женщины. Имя у него было необычное — Шевро, а может, прозвище. Бригадир дядька Петро морщился, глядя на патлатого, однако в бригаду взял — не хватало трактористов. А потом чесал затылок и ругался. Шевро оказался пьяницей и лодырем. Единственное, что умел он, — неплохо играть на гитаре и петь какие-то непонятные песни завывающим голосом. Но, как ни странно, к нему потянулись молодые трактористы, отпустили волосы и завели гитары, научились петь кошачьими голосами и в рюмку стали заглядывать… Шевро пытались образумить на бригадном собрании и на общем колхозном. Все слова от него отскакивали, как дождь от гусака. Молодых трактористов ругал дядька Петро, а дома — родители. И Михайле перепадало от матери. Славе было досадно и обидно за Михайлу. Однажды он попросил брата взять его ночью на комбайн. И вдруг услышал: «Рано тебе, кореш, спину гнуть, слиняй с моих глаз…» И от кого только перенял такие дурацкие слова? Не иначе — от Шевро.

Хорошо, что приехали из района и увезли Шевро, а то неизвестно, что было бы… Оказалось, что он, — бродяга, как перекати-поле, блуждал по свету, где подзаработает, где стянет, вот так и жил.