Жаворонки ночью не поют - Идиллия Дедусенко

— Ну, пошли, — сказал Костя, — мы тоже домой идём.

Но дети стояли и смотрели на Зойку. И оттого, что они ждали именно её распоряжения, она несколько обрела уверенность.

— Не командуй тут, — беззлобно бросила она Косте и сказала ребятам: — Идемте, дети, а то на ужин опоздаем.

Ребята нестройно, но дружно зашагали вперёд. Рядом с ними шли Костя и Люда. Девочка пристроилась к Розе, взяв её за руку, и сказала:

— А ты новенькая. Я знаю.

Зойка не мешала: пусть «шефствует».

Когда подходили к детдому, она ещё издали увидела Юрку, который вертелся около ворот. «Мама? Отец?» — мелькнули у Зойки тревожные догадки. Юрка, завидев сестру, побежал ей навстречу и заорал на всю улицу:

— Зойка, где ты ходишь? Эшелон через час уходит!

— Какой эшелон?

— Обыкновенный! На фронт! Лёня уже два раза прибегал!

Зойку жаром обдало. Лёня уезжает с эшелоном. На фронт! Она беспомощно озиралась, не зная, вести ли детей на ужин или бежать на вокзал. Люда поняла всё быстрее неё и сказала:

— Бегите на вокзал, а мы сами их в столовую отведём. Правда, Костя?

— Конечно, — солидно подтвердил тот.

Зойка больше не раздумывала и кинулась к вокзалу.

Перрон был забит людьми. Где говор, где плач, где негромкий смех — всё это сливалось в тот непрерывный гул, который бывает только на вокзалах. На первом пути, почти вплотную к перрону, стоял состав — прокопчённые, задымлённые тёмно-красные теплушки.

Грянул оркестр, и над толпой поднялась девушка. Она стояла на грузовике с откинутыми бортами. Зойка сразу узнала её — это была та строгая, из горкома комсомола — и приостановилась, глядя на неё с недоумением: почему она, почему не Королёв? Вспомнив, как он готовился к выступлению перед трудстроевцами, Зойка подумала, что уж здесь-то он должен быть обязательно.

Оркестр внезапно умолк. И в напряженной тишине раздался голос девушки, сильный, звучный. Зойка даже не подозревала, что эта темноволосая, на вид молчаливая девушка умеет так говорить. Её слова падали прямо в сердце:

— Слушайте, матери и сёстры! Слушайте, жёны и невесты! Сегодня мы провожаем на фронт дорогих нам людей — сыновей, мужей, братьев, любимых. Мы провожаем их туда, где льётся кровь, где каждого воина подстерегает опасность. Но не плачьте, жёны! Не плачьте, матери! Мы будем верить, что дорогие нам люди не погибнут! Они разобьют кровожадного врага и вернутся с победой! Посмотрите им в глаза, чтобы они унесли с собой чистоту вашей души, вашу любовь. И пусть святая любовь и верность помогут им выстоять в самых тяжёлых испытаниях!

Да, Зойка будет ждать Лёню, сколько бы ни пришлось. Но где же он? Как разыскать его в этой толпе? Девушка продолжала говорить, а Зойка начала пробиваться дальше.

Почти у самого грузовика она наткнулась на Королёва и не сразу узнала его. Он стоял в военной форме и, глядя на девушку, произносившую речь, улыбался. И столько было нежности в его улыбке, в его взгляде, что Зойка невольно засмотрелась на него. Он заметил её, сказал:

— А-а-а, Колчанова…Что, на фронт хочешь удрать?

— Нет, я провожаю.

— И меня можешь проводить. Тоже еду на фронт.

Зойке показалось совершенно невероятным, что горком будет существовать без Королёва.

— А я уже в детдоме работаю, — похвастала Зойка. — Пионервожатой.

— Молодчина, — похвалил Королёв. — Давно бы так. Береги ребят больше, чем себя. Считай, что это твое самое главное комсомольское поручение. Поняла?

— Поняла.

Темноволосая, закончив говорить, спустилась с грузовика и подошла к Королёву.

— Зина теперь возглавляет горком, — сказал Королёв Зойке. — Если что — иди к ней за советом.

— Хорошо, — отозвалась Зойка, глядя, как бессильно припала Зина к плечу Королёва, будто это и не она только что произносила такие удивительно мужественные слова.

— У всех жён глаза на мокром месте, — словно оправдываясь, сказал Королёв.

Зойка от неожиданности опять застыла на несколько секунд: оказывается, эта темноволосая — жена Королева! Она чувствовала неловкость от того, что стоит так близко к ним сейчас, когда они расстаются, и может быть, навсегда. Зойка пошла дальше и вскоре увидела Лёню. Он стоял в конце перрона с матерью, Анной Сергеевной, и посматривал вокруг с тревогой. Зойка поняла: её ищет. Она закричала:

— Лёня! Лёня!

Он кинулся сквозь толпу ей навстречу. В гимнастёрке и пилотке Лёня казался старше, мужественнее, как будто уже сама военная форма обязывала быть таким. Они, наконец, пробились друг к другу и стояли, взявшись за руки.

— Почему ты не сказал раньше? — почти простонала Зойка.

— Так лучше, — ответил он, стараясь изобразить улыбку на встревоженном лице. — Люблю неожиданности.

Они надолго замолчали. Наверное, так всегда бывает: когда любимые расстаются, они никакими словами не могут выразить своё состояние. В голову лезут какие-то пустяки.

— У тебя пилотка набок съехала, — сказала Зойка.

— А-а-а, — и Лёня поправил пилотку.

— Испачкалась где-то, — сказал Лёня и стер что-то с её щеки.

— По вагона-а-ам! — раздалась команда.

Зойка вздрогнула, и Лёня увидел, как испуганно расширились её глаза. К ним протиснулась Анна Сергеевна, сказала ревниво, обнимая сына:

— Так и уедешь, не попрощавшись с матерью.

— Что ты, мама.

— Иди, сынок, иди. Мы будем ждать тебя.

Анна Сергеевна держалась стойко. Ни растерянности, ни слёз, только голос иногда подрагивал. Когда она сказала: «Мы будем ждать тебя», Зойка поняла, что Анна Сергеевна говорит и о ней. Сама она только бессмысленно повторяла его имя:

— Лёня… Лёня…

Лёня неловко обнял её, поцеловал в щёку и побежал к вагону. В двери он на миг задержался, обернулся, махнул рукой, но сзади уже напирали, и Лёня полез в вагон. Через несколько секунд поезд тронулся. Кое-кто с криком и плачем побежал следом. Зойка же словно прилипла к перрону. Анна Сергеевна тронула её за руку:

— Ты заходи иногда ко мне, детка. Мы теперь с тобой одной жизнью связаны. Дорогой нам жизнью.

Зойка почти не знала Анну Сергеевну, потому что никогда не бывала у Лёни дома. Анна Сергеевна сутками пропадала в госпитале. Зойка видела её там несколько раз, но, поздоровавшись, спешила прошмыгнуть: её смущал строгий вид Анны Сергеевны. А вот сейчас она сказала «мы», объединяя себя и Зойку в одно целое.

Зойка видела, как Анна Сергеевна уходила: прямая, с виду спокойная, неторопливая. А Зойке показалось, что сама она за полчаса на перроне постарела на несколько лет. Её сознание находилось на грани нереального, и она с трудом воспринимала окружающее. То звучал в ушах голос Анны Сергеевны, хотя Зойка видела, что она уже далеко, то вдруг почудилось, что за кустами привокзальной сирени мелькнула и тотчас растаяла в воздухе большая голубая бабочка, такая большая, каких и на свете-то не бывает. Зойка была так подавлена, что никак не могла понять, почему её внимание приковало голубое платье, исчезнувшее за сиренью. Наконец она осознала, что перрон опустел и пора возвращаться домой.

«Разлука ты, разлука!»

— Тпру-у-у! Стой! Тьфу, скаженная! То еле ногами шевелит, а то уж как разойдётся, так и не остановишь. Ну и норов! Вот лишь бы душу помотать!

Лошадь, не слушая деда Макара, продолжала идти по двору, на который он только что въехал. На телеге рядом с молочной флягой сидели сам дед Макар и две девушки. Через открытые ворота с дороги влетело легкое облачко пыли и пустилось вдогонку за телегой.

— Да стой ты, окаянная! Тпру-у-у! Ишь, резвость свою выказывает! Тайка! Вот я те покажу, вот дай только слезть. Живо с тебя шкуру спущу! Вот кнут-то об тебя обломаю!

Девушки смеялись, а лошадь, привыкшая к угрозам деда Макара, знала, что он их никогда не осуществляет, и продолжала тащить телегу, пока не дошла до кормушки, стоявшей в конце двора около сарайчика, в котором её содержали. Она потянулась к деревянному ящику, где после утренней кормёжки осталось немного травы.

— Все б ты ела, все бы ела, — бурчал дед Макар, слезая с телеги. — Сейчас люди не досыта едят, а ты, как-никак, скотина. Ишь, утроба ненасытная, всё тебе мало.

Тайка знала: после этих слов он ей обязательно подкинет травы или даст немного овса. Хоть он и ворчал на лошадь с утра до вечера, но любил её нежно, берёг и холил, и потому Тайка воспринимала его воркотню как проявление самой нежной ласки и заботы. Хорошо изучив эту слабость деда Макара, она порою делала, что хотела.

Девушки, продолжая смеяться над незадачливым возчиком, над его непослушной лошадью, спрыгнули с телеги.

— Вот теперь, значит, опять через весь двор тащить флягу на кухню, — выговаривал Тайке дед Макар, подсыпая сена. — Несознательная ты. За что я тебя только кормлю?

Лошадь повернула к нему голову и, дожёвывая клок сена, добродушно смотрела на своего хозяина фиолетовыми глазами — она его тоже любила, а если и позволяла себе вольности, то не со зла, скорее, потому, что он сам избаловал Тайку, потакая её прихотям.