Жаворонки ночью не поют - Идиллия Дедусенко

Они словно не чувствовали, что оказались в такой близости. Никогда прежде он не смел обнять её. И теперь, прижимая к себе мечущуюся Зойку, касаясь губами затылка, шепча утешительные слова, Лёня так бережно и осторожно обнимал её, что у него от напряжения занемели руки. Но ни развести их, ни пошевелиться он не мог. Ему казалось: расслабься он на несколько секунд — и из его рук выскользнет это бесконечно дорогое существо, выскользнет и разобьется, как редкостный драгоценный сосуд. И только когда Зойка успокоилась, Лёня, всё ещё боясь шевельнуться, тихо сказал:

— Пора возвращаться.

Именно в эти секунды Зойка отчётливо осознала, что он и есть тот самый, единственный, что её судьба теперь неотделима от судьбы Лёни. Она испытывала к нему бесконечное доверие, какое испытываешь к близкому, родному человеку. Зойка вдруг подумала, что Лёню скоро могут забрать в армию, даже наверняка заберут — ведь он несколько раз ходил в военкомат, просился на фронт.

— Ты вчера был в военкомате? — спросила она тревожно.

Лёня опустил голову.

— Ты почему молчишь? — спросила Зойка, отдвигаясь от него, чтобы лучше видеть его лицо. — Уходишь на фронт? Когда?

— Скоро, Зоя, — просто сказал Лёня. — Я не хотел говорить тебе раньше времени.

— Ско-ро, — похолодевшими губами прошептала Зойка.

— Я не могу иначе. Место каждого порядочного человека сейчас на фронте, — сказал Лёня и, выразительно глянув на Зойку, добавил: — Кроме женщин и детей, конечно.

Зойка, которая сама ещё совсем недавно хотела на фронт, вдруг надломилась от мысли, что её Лёня скоро будет далеко от неё, там, где стреляют и могут убить. Может случиться так, что она его никогда, никогда больше не увидит, не услышит его голоса, не придёт с ним сюда слушать жаворонков. И почти не осознавая, что говорит, Зойка прошептала:

— А как же… жаворонки?

— Жаворонки? — переспросил Лёня.

— Да, жаворонки.

— Я вернусь, и мы снова пойдём с тобой слушать жаворонков.

Голова у Зойка наконец просветлела. Она поняла, что не должна передавать свою тревогу Лёне: уж если ему суждено уйти на фронт, пусть уйдет спокойным. С нарочитой мечтательностью она сказала:

— И мы обязательно придём сюда ночью. Представляешь, кругом темно-темно и тихо. И вот поднимается огромная луна. Краси-и-вая! И вдруг — жаворонки!

— Глупенькая, — ласково засмеялся Лёня. — Жаворонки ночью не поют.

Зойка тоже засмеялась, пытаясь заглушить всё нарастающее беспокойство.

Чем ближе подходила Зойка к дому, тем сильнее становилось ощущение тревоги. Она с трудом улавливала, о чём говорит Лёня, потому что всё время думала об одном: он скоро уйдёт на фронт. Туда, где стреляют. Гибнут. Или становятся калеками. Её мучил страх при мысли об этом, и она невольно схватила Лёню за руку, как будто хотела удержать его, не пустить туда, где так опасно. Он повернулся к ней, успокаивающе улыбнулся. Зойка тоже попыталась улыбнуться, но губы у неё дрожали, и она отвернулась.

Зойка и Лёня, как всегда, остановились около калитки, которая на этот раз была открыта. Во дворе толпились бабы. По тому, как они переговаривались, как строги были их лица, нетрудно было догадаться, что случилась беда. У кого? У них или у Степаниды? Неужто убили отца или лейтенанта? Зойка робко, сдерживаемая страхом, вошла во двор. Лёня резко шагнул вперёд, будто хотел заслонить её от несчастья, нависшего над домом.

На крыльце стояла Степанида, держа за руку шестилетнюю Розу. Огромные чёрные глаза девочки теперь были не по-детски опустошенными, словно незрячими.

— Ну вот, бабоньки, решайте, что с ней делать, — сказала Степанида и погладила Розу по голове.

— У себя, може, оставишь? — предложил кто-то.

— Негде у меня, — вздохнула Степанида. — В двух комнатёнках толчёмся. Нас, баб, двое да дед Макар с нами. А к Тоньке мужик вернётся, дети пойдут, тогда что? И так уж пустила их с бабкой пожить, пока сил наберутся, а оно вон как вышло…

Оказалось, что утром, пока Зойка и Лёня слушали жаворонков, умерла Мира Давыдовна. Зойка видела несколько раз, как она сидела на крылечке, тихая и поникшая, словно больная птица, рядом с бледненькой и печальной Розой, знала от Степаниды их историю. Но все надеялись, что Мира Давыдовна скоро поправится и они уедут. А её сердце всё-таки не выдержало. Роза осталась сиротой. Был где-то отец, может, воевал, а может, уже убит, этого никто не знал. Бабы горестно оглядывали сироту, сообща решали её судьбу.

— В детдом её надо определить, — подсказала одна из них, — там ей лучше будет.

— В детдом так в детдом, — решила Степанида.

Роза, до сих пор молчавшая, вдруг спросила тоненьким дрожащим голоском:

— А в детдоме немцев нет? Вы меня немцам не отдадите?

— Да что ты, детка, откуда там немцы? — сказала Степанида и захлюпала носом. — Детдом — это же вроде как детский сад, только оттуда домой не ходят… Э-э-эх, горькая ты моя.

Бабы утирались подолами и сморкались в фартуки. Всем было жалко сироту, но, может, в детдоме ей и вправду будет лучше.

Зойка отупело смотрела на всё происходящее и вдруг, словно наяву, услышала голос Королёва: «Ты когда-нибудь видала, какие глаза у сирот?» Она не могла оторвать взгляда от бледного личика с огромными отрешёнными глазами. И когда бабы решили передать Розу в детдом, Зойка шагнула к крыльцу:

— Тётя Степанида, давайте я её отведу.

— А что ж, отведи, — согласилась та, — я сейчас вещички её вынесу.

Расставание

Тяжёлая дубовая дверь поддалась с усилием, Зойка даже подумала сначала, не заперта ли она, — всё-таки воскресенье. Но в вестибюле её сразу встретили дежурные — девчушка и мальчик лет тринадцати. Глянув на Розу и Зойку, безошибочно определил:

— Новенькую привели?

— Да, — ответила Зойка, — мне директора.

— Костя, сходи за Андреем Андреевичем, — сказала девчушка.

Мальчик вышел в противоположную дверь, ведущую во двор, а девчушка вежливо предложила:

— Вы посидите, он скоро придёт.

— Садись, Роза, — сказала Зойка, а сама стала оглядывать просторный вестибюль, широкую лестницу, которая после первого пролёта расходилась на два яруса. Детдом размещался в старинном особняке, ещё сохранившем некоторую парадность.

— А директор далеко живёт? — спросила Зойка.

— Нет, здесь же, при детдоме.

Это Зойке понравилось: значит, жалеет сирот, не хочет оставлять их ни на минуту. И только она об этом подумала, как со двора в сопровождении дежурного вошёл Андрей Андреевич. Он был всё так же свеж, как и в прошлый раз, лицо по-прежнему гладко выбритое и приятное, но в голосе и движениях была какая-то сдержанность или несколько смягчённая строгость, которой тогда Зойка не уловила. В кабинете Королёва Андрей Андреевич казался ей добрее, доступнее, а здесь она почему-то подумала, что вот, наверное, таким был хозяин особняка, холёным, деловито-снисходительным. Она немного растерялась и стала сбивчиво рассказывать о Розе. Директор выслушал эту историю совершенно спокойно. Зойка сначала удивилась, а потом подумала: сколько он таких историй уже выслушал!

Зойка умолкла. Андрей Андреевич будто не заметил этого и продолжал молча смотреть на неё. Зойка уловила едва заметное движение его глаз сверху вниз, снизу вверх и почувствовала, что краснеет, он её рассматривает. Но тут глаза Андрея Андреевича потеплели, он спросил у Зойки:

— А сама-то как, надумала? Могу сразу пионервожатой взять, некому с детьми работать. У нас сейчас все возрасты смешались, и школьники, и дошкольники. Эвакуированных много.

— А посмотреть можно?

— Посмотри, — согласился директор и, оставив Розу у дежурных, повел её по палатам.

Пять аккуратно заправленных коек, между ними — тумбочки, выкрашенные в синий цвет, в одном углу — шкаф для одежды, в простенке — небольшое зеркальце, на подоконнике — цветы в глиняных горшочках. Здесь жили девочки. У мальчиков то же самое, только без зеркала. Цветы росли везде, на каждом подоконнике. В столовой тоже было чисто и хорошо.

— А дети где?

— Одни во дворе, другие в игровой комнате. Хочешь посмотреть?

Зойка кивнула.

В игровой комнате было довольно шумно, но как только туда вошли директор и Зойка, дети смолкли и уставились на них. Это были самые маленькие дети, вроде Розы. Все они потеряли отцов, матерей, бабушек, дедушек, братьев, сестёр и теперь остались одни в целом свете. Сердце у Зойки сжималось от жалости к малышам, но она не знала, на что решиться.

И тут из толпы детей вышла девочка с печальным личиком, робко подошла к Зойке, обхватила ладошками её руку, прижалась к ней худенькой щекой и стала молча смотреть на Зойку. И столько было тоски, ожидания в этом взгляде, что Зойка не выдержала.

— Я согласна, — поспешно сказала она дрогнувшим голосом и поняла, что уже не в силах уйти от этих детей.