Золотой медальон - Марта Шрейн

Эля с жаром ответила:

— Я так рада, что у меня теперь есть мама, это Вы, тетя Лена, теперь я вам буду дочкой. Вот увидите, мы с Гошей будем хорошо жить и вы с нами. Гоша увезет нас на юг. Там персики зреют. Правда, Гоша?

У мамы на глазах появились слезы, но мне не понятна была их причина. А через несколько дней, в разгар нашего с Элей счастья, мама умерла. Аристарх, Лида и Эля плакали на ее похоронах, я плакать не мог.

ЧАСТЬ III

После похорон матери, к нам с Элей стали наведываться какие–то люди из комиссии по делам несовершеннолетних, решать наши судьбы. А еще через неделю арестовали Витьку. Ему пригрозили расстрелом за похищение ценностей в особо крупных размерах. И он признался, где хранит их. Ничего в моем сарае не нашли, но меня все равно арестовали, слава богу Эля в это время была в школе. Честно глядя в глаза следователю, я признался, что воровал, отдавал Витьке наворованное, а он мне за это платил деньги. Но о драгоценностях ничего не знаю. Он поменял замок на сарае, отдал мне только ключ от двери, а о погребке я ничего не знал. Однажды пошел в сарай, увидел выдранный замок, но уголь и дрова не украли. Витька не поручал мне охранять погребок и то, что он там спрятал.

Два следователя шептались между собой, но я все–таки расслышал, что про меня говорят.

Один:

— Нужно его сажать за групповые грабежи.

Другой:

— Ты посмотри на его смазливую рожицу. Он врет как взрослый рецидивист.

— Да брось ты, скажешь еще на пацана — рецидивист. Можно же проверить это.

Шепот стал тише.

На скамье подсудимых оказалась вся наша шайка–лейка. Из малолеток — только мы с Колькой. Кольке присудили три года, мне — пятнадцать лет, как соучастнику ограбления ювелирного магазина. И не снизили срок, хотя адвокат доказывал мою невиновность. Витька получил «вышку».

Как ни странно, но в детской колонии меня никто не бил, как я ожидал. И даже наоборот, со мной сдружились трое взрослых ребят. Они говорили, им по восемнадцать, но казалось, что они старше. Сначала по одному, потом все трое стали уговаривать меня бежать. Я почти согласился. Но мой ровесник Борька перед сном шепнул мне:

— Это подсадные утки, милиционеры. Я слышал, ты им скажешь, где золото, и тебя здесь снова запрут, а все себе возьмут. У тебя правда золото есть?

— Откуда, — искренне удивился я.

— Убежать и так можно. Только стриженых сразу ловят на воле. Вот если бы где–нибудь отсидеться. А если в поселке, к моей бабуле? Привет передашь. Скажешь, меня выпускают скоро, нужно одежду гражданскую и свидетельство о рождении. Кепку не забудь. Сегодня я тебе помогу, а завтра ты мне. Свидетельство вернешь, когда сможешь. Адрес запоминай.

И мальчишка подробно рассказал, как добраться до поселка и научил меня, как сбежать из детской колонии:

— Начальство ворует кирпич для себя, и складывает его в специальном длинном ящике под брюхом грузовика. Но не всегда. Ты время выбери, чтобы спрятаться туда. Они же тебя нарочно посылают то белье, то матрацы, то доски на грузовик складывать. Сделай вид, что залез в кузов, что–нибудь поправить. А сам аккуратно сползи с другой стороны и под брюхо.

Я поблагодарил Борьку и пообещал не забыть его. Но отблагодарить по настоящему смог только 20 лет спустя и то инкогнито.

Побег удался. Перемещался на телегах по проселочным дорогам, ночью. Хотя придраться, вроде, ко мне нельзя было, свидетельство о рождении на руках и кепка на ушах. Еду, якобы, в Украину родных искать, а сам в сторону Кисловодска. До своей усадьбы добрался только через два месяца, как раз к листопаду. Часовой у ворот санатория, мне не знакомый, прикрикнул на меня:

— Ну–ка, брысь отсюда, шпаненок.

Пришлось соврать:

— Моя мать — Пелагея Степановна. Кликните кого–нибудь позвать ее.

Старая кавалеристка мне очень обрадовалась. Сказал ей, что мать умерла, и я вернулся к ней, больше не к кому. Она была этим очень польщена:

— Гриша возвращайся в школу, а после школы и парк будешь убирать. Зарплату платить будем. На довольствие я тебя поставлю, кормиться в нашей столовой станешь, а школьную одежду и обувь тебе куплю. Жить будешь там же, во флигеле, дворника–пьяницу уволю.

Так я снова оказался в родном поместье и, сдав осенью экзамен за седьмой класс, пошел в восьмой своей старой школы, не как Гоша Кузнецов, а по своей фамилии — Григорий Томилин. И как когда–то матушка, начинал уборку парка с могилы моих родных стариков.

Конечно, некоторое время боялся за свою судьбу. Но за зиму вырос сразу на двенадцать сантиметров, а к весне сам себя не узнал. И странно было мне, столько уже повидавшему и пережившему, ходить в школу и видеть беспечные лица своих ровесников.

Девчонки липли ко мне во всю уже, когда я, рослый и широкоплечий, пришел в девятый класс. Разглядывая их, искал хоть что–то похожее на черты Эли, по которой жутко скучал и однажды даже плакал, потому что жалел ее. Как она там без меня? Деньги у нее давно кончились, а Лида ненадежная. Может, определили ее в какое–нибудь училище. Еще я ругал себя за то, что не узнал ее фамилии. Не могла же она быть на фамилии дедушки. Куда написать ей? Где теперь найти ее?

Школу я закончил с золотой медалью. Пелагея Степановна непременно хотела определить меня в военное училище. Меня же тянуло на исторический факультет, в археологию. Поехав в Москву, поступил в университет. Но после второго курса не выдержал, бросил все, вернулся в Караагач искать Элю. И могилу матери хотелось навестить. Хотя знал, там–то меня и караулят, чтобы сцапать.

Наших бараков и в помине не было. Решив остаться в этом городке, устроился шахтером на шахту, получил место в общежитии и перевелся на заочное отделение местного политехнического института, сразу на третий курс. Но следов Эли или Лиды и даже Аристарха мне отыскать долго не удавалось. Однако, надежды я не терял. Если Эля в городе, то обязательно будет ухаживать за могилой своего деда и моей матери. Как водится, это происходит в пасхальные дни. В один из таких дней я кружил вокруг могилы матери, боясь подойти ближе. Еще издали увидел, что у ограды могилы Ивана Ивановича кто–то стоит, и не сразу узнал Аристарха. Голова его была совсем седа.

Я обрадовался. Может он знает фамилию дочери Ивана Ивановича, которую должна была носить Эля. И означает ли имя Эля уменьшительное от Элеонора.

Мне оставалось ждать Аристарха у выхода из кладбища. Он не обратил на меня внимания и пошел прочь, занятый своими мыслями. Обгоняя его, я тихо поздоровался с ним. И, назвав себя, попросил:

— Не могли бы вы пойти следом за мной? И медленно пошел впереди него в сторону новостроек. Когда пришли на безлюдную строительную площадку, я повернулся к нему лицом, шагнул ему навстречу и, обняв его, сказал:

— Счастлив, что видеть Вас. Засек вас у могилы Ивана Ивановича, но подойти не посмел.

Старый мичман, не потерял самообладания, и как будто мы расстались только вчера, ответил:

— И за могилой вашей матери тоже ухаживал.

Оглядел меня с ног до головы, и только тогда радость изобразилась на его лице:

— Здравствуйте, Григорий. А Вас здесь искали, и у меня тоже. Чем Вы властям так насолили, и как Вам удалось сбежать, ума не приложу? И как я рад видеть Вас снова и слышать, мой юный друг!

— Мне пятнадцать лет присудили. Когда нибудь расскажу за что, не сейчас. Сбежал я из детской колонии к себе в поместье, в нынешний санаторий. Вернулся в прежнюю школу, где числился Томилиным. А теперь сюда переехал, чтобы отыскать внучку покойного Ивана Ивановича. А как вы поживаете, как здоровье?

Но Аристарх все еще пораженный неожиданным моим появлением, разглядывая меня, радовался:

— Жив, ушел от врага! Ну, хоть одна родная душа. Ах, как вы прекрасны в своей юности! Сколько же лет мы не виделись?

— Пять лет. Как вы думаете, во мне можно узнать того мальчишку?

— Нет, конечно, нет…

Я не выдержал, и в нетерпении перебил его:

— Вы не знаете, где живет Эля, внучка Ивана Ивановича?

— Нет. Забежала на минутку тогда, когда Лида ее увозила. Она боялась, что девочку в твои дела замешают. Эля сказала, вернется назад, когда Гоша, то есть вы, молодой человек, освободитесь из заключения. После ее отъезда прошел слушок, что вы сбежали. Вас тут несколько лет искали. Даже меня милиция навестила. И, — Аристарх снова с удовольствием оглядел меня с ног до головы, — Вас, Григорий, теперь ни одна собака не узнает. А как уж я рад! Где вы остановились?

Я рассказал, что живу в шахтерском общежитии и буду учиться заочно в Политехническом институте. У нас обоих сложилось такое ощущение, что мы близкие по крови люди. Я дал себе слово заботиться о нем. А чтобы мне его навещать и соседи не доставали бы его с расспросами, попросил его пустить слух, что к нему едет внук его знакомого, учиться будет в этом городе. Взяв у него адрес его нового места жительства и распрощавшись с ним, пообещал навещать его, по возможности, чаще. Глаза старика светились такой радостью, таким счастьем, что мне подумалось: «И всего–то ему надо знать, что он не одинок».