Журнал «Вокруг Света» №01 за 1982 год - Вокруг Света

Чуть левее среди нагромождения камней стояла «Мах-4»; Евгений возился в лодке, что-то перекладывая, а я вдруг ощутил в ушах какой-то непонятный звон или стон и никак не мог понять происхождение странных звуков, заполнивших, кажется, все видимое пространство. Потом взгляд скользнул вправо к входному бую и Шаману — и все сразу стало ясно. Да это же моторки! Внизу завывание моторов было приглушено плеском волн, наконец, разговорами и хлопотами с лодкой. Здесь же этот стон словно повис в воздухе. Вид Ангары и величественной глади озера с пышными украшениями из гор, облаков и прорвавшегося где-то над Култуком луча солнца, бросившего яркий блик на поверхность воды, не вязался с этими звуками. И мне показалось чрезвычайно важным, чтобы первые гребки нашего байкальского путешествия были сделаны в полной тишине, как в те далекие времена, когда в безвестное плавание отправлялся подштурман Алексей Пушкарев...

— Вот.— Я протянул листок Смургису.

— Прочти.— Евгений прилаживается к первому на Байкале гребку, а я думаю: что бы сейчас он ни услышал — мы пойдем.

— Прогноз погоды от Байкал-метео, средняя и южная часть. С 15 до 20 часов 4 августа. Ветер северо-восточный, 6—9 метров в секунду, в Голоустном до 10—11. Высота волны до одного метра; на востоке до полутора метров, зыбь.

— Неплохо, но тент придется соорудить.— Евгений поднял голову.— Дождь будет.— И сделал тот самый байкальский гребок, который я подстерегал с фотокамерой в руках...

В мою первую вахту на озере лодку накрыл дождь. Туча спустилась с гор, и я едва успел накинуть капюшон рыбацкой штормовки, как послышался удар грома, а следом неутихающий шум водяного потока. Только шлепки весел да скрип сиденья говорили о движении вперед. Потом темень от туч, сбегающих с гор, слилась с чернотой ночи. Смургис, сменив меня в один из немногих просветов в потоке дождя, греб бесконечно долго, и где-то в третьем часу ночи наконец загремела якорь-цепь, и мы, похоже, приткнулись к галечной косе...

На следующий день в поселке Голоустное делаем остановку, чтобы узнать прогноз. Не повезло: связи не было, и прогноза мы не получили. А Голоустное — это последний пункт, где можно по телефону справиться о погоде...

Снова в путь. После провала в хребте, образованного долиной реки, горы снова вздыбились. Я гребу от мыса к мысу вдоль высоких, временами отвесных скал. Но всюду, вопреки предсказаниям иркутян, после каждого мыса уютная бухта с песком и с непременно свалившейся сверху сосной словно специально для костра.

— Остановимся? — Я подруливаю ближе к берегу.

С противоположной стороны озера выглянуло солнце, и облака, висевшие над хребтом, стали туманом. Прямо на глазах белая пелена скатилась вниз, раздробившись, клочьями повисла над каменистыми осыпями-курумами, редкие сосны выплыли из тумана и блеснули золотистой корой, словно отражая поток оранжевых лучей.

— Сегодня ночью форсируем Байкал, остановимся перед бухтой Песчаной,— Евгений озабоченно посматривает и на карту и на небо.— Не нравится мне эта перемена погоды, надо спешить.

Уже час, как мы готовимся, чтобы пересечь Байкал. На севере в сгущающихся сумерках темным камнем, похожим на колокол, выдает себя бухта Песчаная. Левее «колокола» редкая россыпь огней.

— Вот по ним и придется ориентироваться.— Смургис укладывает инструмент и отпихивает нос лодки. Во все времена Байкал пересекали днем и ориентировались по берегам, которые видны на сто с лишним километров. Ночью даже обычные огни поселка видны за десять-пятнадцать километров. Вот лишь в тумане — хочешь не хочешь — надо смотреть или на небо, если видны звезды, или на компас. Я вижу: наш маленький школьный компас на месте...

Очертания берега пропали уже через полчаса, я включаю фонарь и отмечаю время: 01.20. Ощущаю толчки сердца и всматриваюсь вперед, различаю слабые точки огней. Евгений словно почувствовал мое состояние, поднял весла — и я услышал, как с лопастей стекает вода.

— Ты чего?

— Буксирные огни прямо по курсу.— Похоже, я докладываю как заправский впередсмотрящий.

— Похоже, плоты гонят в Голоустное.— Евгений опускает весла в воду. Потом поднимает голову. «Наверно, Полярную ищет»,— думаю я.

Через два часа я сажусь на место гребца.

— По-прежнему курс ост,— пытается острить Смургис,— да ты, я вижу, не спал.

— Не спал,— признаюсь я и думаю, что и раньше не спал в тревожные и важные минуты.

— В космонавты тебя не возьмут.— Евгений прячется под навесом.— Больше правым греби, нос к ветру приводится: что-то от Селенги тянет ветерок.

Ровно через два часа легкий ветерок окреп, и Евгений сменяет меня с безответственным в данной ситуации заявлением.

— Эй, баргузин, пошевеливай вал...

— Накличешь ты верховик.— Я прячусь под навес и твердо знаю, что не для сна, а чтобы отдохнуть в самом сухом месте.

Утром, около семи часов, в дымке возникли очертания дальних гор, а близкого берега не было и в помине. Волны хлестали по навесу, перекатываясь на другой борт. А в открытой части... Я выглянул и увидел, что Женя работает крышкой от большого термоса, отливая воду.

— Где берег?

— Берег вот он, рядом. Только в сор мы попали.

Справа я и в самом деле различил низкие глинистые берега и обрадовался им больше, чем следовало бы. Сразу вспомнил Спафария: «Где Селенга и впадает в море устьем, оно насилу познавается только по картам, потому что везде озера да болота до самой материшной земли. Потому без вожа сыскать устье Селенги реки зело трудно...» Пугает нас Спафарий, как и все, кого мы накануне встречали. Лихие моторки, как правило, стопорили ход, люди здоровались, некоторые узнавали «Мах-4». «Через Байкал? Без мотора? Опасно! Баргузин! Верховик! Ангара!» — только и слышали явно смакуемые названия местных ветров...

А теперь все позади. Шли мы, как говорили раньше, «встречь байкальского ветра...».

Я ощутил касание грунта и выскочил, чтобы бурлачить. Кажется, часов шесть мы бродили среди бесчисленных проток, натыкаясь на копны сена среди безлюдных, залитых водой луговин. Тащились, раздвигая камыши, бросали щепки, пытаясь уловить движение воды. Наконец узкая извилистая полоса воды привела нас к протоке, где течение было быстрым.

Я сидел на корме и обрадованно рассматривал признаки близкого жилья. Наблюдая, как Евгений сражается с течением, прикинул, что двести километров мы наверняка прошли. Какая-то тысяча впереди. Я незаметно и со стыдом (только начали, а ты уже о доме!) подумал: как хорошо, когда у тебя есть дом, место, где проводишь большую и, может, самую лучшую часть жизни. И невольно с тысячей оставшихся километров я связал те двадцать дней, которые отделяют меня от дома...

— Да ты ложись, поспи, чего мучаешься.— Евгений толкнул меня.

Я и в самом деле, наверно, задремал. В этот раз я не медлил, как обычно, оттягивая минуты расставания с миром, который за столько верст пришел познавать. Селенга усыпила меня мгновенно. Я лишь успел повторить про себя фразу, которую надо было записать в дневник: пересекая Байкал, держали Полярную на траверзе левого борта.

Василий Галенко, штурман дальнего плавания Ангара — Байкал — Селенга

Бой в устье

Всякий раз, когда Паулино вспоминал эту историю, речь его становилась отрывистой и громкой, он принимался размахивать руками, и тогда отличить правду от вымысла было трудно.

Паулино сидел по левую руку от меня в кабине «лендровера» и резко крутил баранку, объезжая камни и канавки на узкой проселочной дороге. По бокам машину хлестал сухой капим, трехметровая желтая трава. Чуть повернув голову в мою сторону, не отрывая глаз от дороги, Паулино говорил о работе, о том, что в Нампуле живут его жена и дети, что он учится на курсах и хочет стать геологом.

До нашего знакомства в поселке Муйане (мозамбикская провинция Замбезия), где группа советских геологов-консультантов подсчитывала запасы пегматитового месторождения, Паулино работал водителем в Шинде, небольшом городке в устье Замбези. Было ему тогда восемнадцать лет. Жил он у родителей и каждый день гонял машину вдоль берега — от города до ближайшей автомастерской.

— Был июнь, жары не чувствовалось,— рассказывал Паулино. — Близился вечер, солнце опускалось к лесу, и поверхность воды блестела как серебро. В тот день я специально поехал по узкой дороге, которая вплотную подходила к берегу. Здесь река поворачивала перед тем, как выйти к океану. Очень хотелось купаться. Я остановил машину у самой воды, сбросил одежду и вошел в реку. Но так и не окунулся. Тут началось такое...

— Погоди, Паулино. Говори медленнее и не маши руками.

Мне становилось трудно понимать его: возбуждаясь, парень стал примешивать к португальскому слова родного суахили.