Фотограф - Татьяна Тиховская

Сейчас, когда фотография стала слишком легким и доступным занятием, получение фотографий в старину кажется каким-то шаманским обрядом, не правда ли?

Ален всю эту премудрость давно освоил и все манипуляции производил почти машинально. Он уже опустил фото в проявитель, дождался появления контуров изображения. Все, колдовской обряд практически закончен. Теперь осталось уловить момент, когда снимок напитается цветом, а затем пинцетом за краешек его вытащить и переложить в фиксаж.

Колдовство нарушил лихорадочный стук в дверь.

Ален с досадой глянул на темнеющий снимок. «Ладно, с минуту времени у меня есть, – подумал Ален. – Попрошу визитера подождать, в конце концов».

Ален вышел из чуланчика, быстро закрыл дверь, чтобы даже слабый свет с улицы не попал на снимок и открыл дверь.

На пороге была перепуганная Одетта. За спиной у нее стоял извозчик. Лошадь взмылена явно от быстрой езды.

– Бог мой! Оди! Что с тобой случилось?!

– Ален! Быстро садись – и едем. По дороге объясню! Времени нет!

Ален впрыгнул в пролетку следом за Одеттой, извозчик безжалостно хлестнул лошадку – и они помчались безлюдным городом.

– Оди! Что, в конце концов, случилось?! Что мы мчимся как на пожар?

– На пожар и мчимся! В кафе случился пожар! Огонь из кухни перебросился на вольеры с животными. А выпустить их – боязно. Послали за Графом, чтобы он вызволил своих волков… Но было уже поздно – все животные погибли. Задохнулись.

Ален помертвел. Пожар. Граф. Волки. Господи! Вот оно!

Внезапно охрипшим голосом спросил:

– А Граф… Он… жив?

– Не знаю. Надеюсь, мы застанем его живым – это он попросил привезти тебя. Сказать что-то хочет. Только тебе…

Ален обессилено откинулся на спинку сиденья.

К их приезду пожар уже полностью потушили. Над зданием вились отдельные струйки едкого дыма. Резко пахло жженым мясом и шерстью животных.

Перед входом, прямо на тротуаре лежал Граф. На нем не осталось ни единого волоска. Все тело было в кровавых волдырях и обгорелых лоскутах одежды. Уцелели только ноги в хорошо навощенных яловых сапогах. Лицо превратилось в разбухшую маску.

Над ним склонились врач и несколько прохожих. Жизнь в нем угасала.

Граф увидел Алена и начал шевелить губами. Ален наклонился как можно ниже, чтобы расслышать слова умирающего. После нескольких неудачных попыток Граф выговорил:

– Ваську… Василия… Забери к себе Василия.

Граф умолк. Даже такое усилие оказалось для него чрезмерным.

Ален решил, что больше ничего не услышит. Но Граф, собравшись с силами, произнес еще одну фразу:

– Ален… Больше… Никогда не…

Это были его последние слова. Что он хотел сказать? Что же он хотел сказать, находясь на смертном одре.?

Прошло несколько минут. Врач приложил к губам зеркальце – и накрыл обожженное лицо простыней. Тело увезли.

Ночь постепенно уступала место зыбкому рассвету.

Ален решил сразу же сходить за Василием – выполнить последнюю волю Графа.

Пока он добрался, день полностью вступил в свои права. Консьерж заваривал себе кофе, не забывая одним глазом смотреть на входящих и выходящих.

Алена он узнал и сразу же обрушился с вопросами:

– Узнаю Вас! Очень рад! А где же наш Граф? Примчались за ним среди ночи. Объяснить ничего не объяснили. Весь дом перполошили. Что там у него случилось? Вы, случайно, не знаете?

Ален знал. Через несколько минут знал и консьерж. Ален сказал, что пришел за Василием – по просьбе Графа.

– Оно, конечно, правильно, – растерянно сказал консьерж. – Только как же Вы его заберете?

– Граф говорил, он воспитанный, Вас слушается.

– Слушается. Вернее, слушался. А сегодня утречком хотел я, было, его вывести, раз Графа долго нет. Да побоялся. Что-то с ним не так. Обычно его и не слышно. Сидит, как мышка. А сегодня как взбесился: воет, на дверь бросается, будто вырваться хочет. То-то мне и стало боязно. Но вместе, глядишь, справимся.

Консьерж взял метлу и толстое одеяло.

Вместе они поднялись к комнате Графа.

Василий, в самом деле, не переставая бился о дверь. Казалось, кто-то методично колотил в дверь боксерской грушей.

Консьерж, перемигнувшись с Аленом, немного приоткрыл дверь.

Этого оказалось достаточно: Василий вылетел, как пушечное ядро, пронесся по лестнице и выскочил на улицу.

– Что же теперь делать? – растерянно пробормотал консьерж. – В полицию сообщить, разве что…

Ален устало пожал плечами. Да и чем он мог помочь?

– Если вдруг объявится, дадите знать, – сказал он на прощание и распрощался.

Изрядно уставший Ален добрел домой.

Комната была такая же, как и прежде – в момент его поспешного ухода. Хотя нет, не совсем такая же… Те же все предметы стояли, висели, лежали на своих местах. Нет, не совсем те же предметы. Казалось, с самим воздухом что-то произошло, какое-то изменение, настолько незначительное, едва уловимое, что лишь слабый голос подсознания говорил о перемене.

Что-то было не так.

Алена вдруг пронзила ужасная догадка. Он рывком открыл дверь в лабораторию и взглянул на фотографию… Проявитель все еще добросовестно, молекула за молекулой, менял светлые соли серебра на темные. Ему было невдомек, что снимок и так уже был абсолютно черным.

7

В начале ХХ столетия Сент-Женевьев-де-Буа была небольшой деревенькой неподалеку от Парижа. В 1927 году здесь появилось первое русское кладбище. Именно на кладбище Cент-Женевьев-де-Буа хоронили практически всех русских граждан, проживавших в Париже и его окрестностях.

И поныне во всём мире Cент-Женевьев-де-Буа считается именно русским кладбищем, русским погостом.

На этом кладбище нашли свой последний приют многие представители высшего света России. Той России, которая не захотела стать Советским Союзом. Здесь покоятся герои военные, ученые, промышленники, элита и интеллигенция Российского общества, выброшенные из родной страны в результате сомнительного эксперимента, предпринятого Лениным и его очерствевшими соратниками.

Майским днем у свежевырытой могилы на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа стояла кучка людей, в которых можно узнать засегдатаев и артистов кабаре. Черные одежды и понуро опущенные головы делали их похожими на стайку нахохлившися под дождем ворон.

Когда заколотили последний гвоздь и гроб начали медленно опускать в могилу, неподалеку раздался такой безнадежный отчаянный вой, что все невольно оглянулись. В паре метров от людей стоял Василий. Похудевший, опаршивевший, с застрявшими в шерсти остьями, – и выл, выл… Его вой выворачивал душу.

Ален моментально вспомнил о последней просьбе Графа и попытался приблизиться к волку. Тот как будто не замечал приближающегося человека, но когда Ален медленно протянул руку к ошейнику, Василий отскочил на те же пару метров и продолжил свою песнь скорби. Поймать его не удалось.

Всему на свете приходит конец. Когда последняя горсть земли была брошена на свежий могильный холм, люди потянулись к выходу, чтобы вернуться к своим повседневным делам.

Ален сейчас был занят только одним делом.

Он ждал.

До гибели Графа Ален почти сумел себя убедить, что никакой рок не преследует его модели; что и вправду все можно объяснить простым стечением обстоятельств; что каждый погибший отчасти сам был виноват в своей смерти.

Но когда и Граф, не смотря на весь свой скепсис, погиб именно так, как была уничтожена его фотография, Ален уже не сомневался: его преследует злой рок. Только за что? За что?!

Увидев свою почерневшую фотографию, он бросился к зеркалу посмотреть на свое лицо. То что Оно настигнет Алена, он уже не сомневался. Вот только в каком обличье Оно придет? С мыслью о смерти Ален почти смирился. Почти – так как никто не хочет уходить из жизни раньше срока.

Но для Алена было большим мучением неизвестность. И тот же сакраментальный вопрос: за что?

Помня, как гибель настигла Жожо, Жюли, Графа, Ален вольно-невольно избегал машин, по возможности ходил только по широким улицам и всегда держал в комнате приличный запас воды – в кувшине, в ведре, в тазу.

Свою лабораторию Ален запер и даже не заглядывал туда – как будто старался запереть там злой рок, который по неизвестной причине не переставал его преследовать.

В Париже царило праздничное веселье по причине открывшейся Международной выставки. Город наводнили нарядные состоятельные приезжие. Веселье продолжалось днем и ночью, начинаясь в многочисленных павильонах с экзотическими экспозициями и заканчиваясь в кабаре или варьете.

Изюминкой выставки стал и вновь отстроенный огромный зоопарк. И там, по укоренившейся традиции, был и «человеческий» павильон.

Как-то Ален, не в силах безвылазно сидеть дома, решил сходить в зоопарк. Тем более, что там между вольерами были проложены широкие дорожки и не было автомобилей.

На какое-то время Ален даже отвлекся от своих горестных мыслей. Животные были сытые, ухоженные, располагались в огромных открытых вольерах. К ним нередко наведывались непрошенные гости в надежде подкрепиться даровым кормом. Среди экзотических птиц кормились назойливые воробьи и вороны, а среди хищников – уличные коты.