Право на одиночество. Часть 1 - Сергей Васильцев

мое существование на фоне этого бесконечно безразличного пространства становилось мгновением, вспышкой метеорита, если ее удастся хоть кому-нибудь разглядеть. История продолжает неизбежно опускать свой занавес и оставляет лишь мозаичное панно, густо замешенное на человеческих судьбах, которые теряются в складках ее действий. Кому же ты нужен? Только себе самому? И что же может противостоять этому? Только любовь. Хороший ответ, если еще суметь догадаться, что стоит за этим последним определением. Что тащит меня сейчас в эту местность, в эту жизнь, к этому человеку. Мои ощущения проходят через меня как через фильтр, превращаясь в чувства. И главное – что я еще хочу это чувствовать и ощущать. Я закрываю глаза и перестаю видеть тени. Но мне все равно никуда не деться от света, бьющего прямо в лицо. О чем это я?…

Автобус выполз из промышленной зоны, миновал район частной застройки и выехал в прибрежные степи. Дорога то вплотную приближалась к морю, скользила вдоль прибрежных обрывов или по каменным насыпям с волнорезами, то вдруг уходила вглубь полуострова, огибая лиманы и петляя между холмами и лесополосами. Дождей не было уже давно. Воздух застыл тяжелой почти неподвижной массой. Трава выгорела и пожухла. Земля напоминала облезлую шкуру исполинского медведя. Оторванные от моря маленькие озерца соленой воды пересохли. На них копошились огромные стада чаек, которые при приближении машины приподнимались над землей, гомонили, но тут же усаживались вновь. Вокруг автобуса кругами расходились белые пернатые волны. И он сам почти превратился в жужжащий корабль, бороздящий степное пространство.

Время тянулось мучительно медленно. Духота дня к исходу третьего часа пути совершенно выжала утреннюю прохладу. Близость моря никакой свежести не несла. Люди потели, моргали, вздыхали. Итог пути выглядел как спасение.

Пансионат вынырнул разом и вдруг из-за череды холмов. Комплекс зданий дворянской усадьбы проявился сквозь деревья роскошного сада. Старый дворец неопределенного стиля своими террасами нависал над прибрежным обрывом. Розовая штукатурка явно не шла ему. Строение выглядело обрюзгшим, но все еще мощным и значительным. Оно было словно пришпилено к саду ажурными бахчисарайскими башенками и перемешано со скульптурами юного горниста и женщины с веслом. В таком месте должны любить селиться привидения. Вот влип! Идиллическое местечко, нечего сказать.

Дворец выглядел одиночкой, хотя вокруг ютилось несколько домиков обслуживающего персонала и столовая хрущевских времен. Стоял особняком. Площадка для танцев размещалась уже совсем на границе полей, тянущихся во все стороны до горизонта, и моря. Вот и все. За далью даль. Тишь и покой пролетевшего века. Лирика лирикой, только автобус, наконец, вырулил к административному корпусу и стал выгружать будущих постояльцев в моем лице.

«Ну, вот и добрался…» Дверь легко отворилась, пропустив меня в просторную приемную пансионата. Зал был пуст, чист и прохладен. «Все ушли на пляж! Что ж, тем лучше». Девушка за стойкой подняла на меня глаза. Мы поздоровались. Я протянул ей свою путевку, и облокотился на стол, переключившись на предстоящий разговор с Никой. Хозяйка взяла мои бумаги, пробежала их, бросила на меня ошарашенный взгляд, затем снова углубилась в содержание путевки.

– Извините, а как вы добрались?

– Поездом, знаете. Проспал самолет. В результате день опоздания. Такое вот стечение обстоятельств.

– Да уж, стечение обстоятельств. А Вы знаете. Впрочем, нет…– она говорила приятным гнусавым голосом с чисто ленинградскими интонациями. И это среди южнорусской скороговорки даже немного резало слух.

– Я не думаю, что из-за дня опоздания у меня должны быть трудности с проживанием.

– Скорее напротив… – но я не дал ей договорить.

– Вот и прекрасно. Только у меня к вам одна просьба.

– Слушаю.

– Тут вчера должна была прилететь девушка из Петербурга. Серебрякова Вероника Михайловна. Нельзя ли узнать, где она поселилась. И, если можно, мне тоже. Неподалеку.

– Так Вы ничего и не знаете? – в ее голосе появились настораживающие нотки.

– Нет, а что? – вопрос повис в воздухе. И прежде, чем я успел что-либо сообразить, она сообщила:

– А то, что разбился вчерашний аэробус из Питера. Все погибли. Сгорели так, что даже по косточкам не разобрать. По центральному передавали. Полсмены у нас не приехало… – девушка продолжала что-то говорить.

– Как … – я с размаху сел на свой чемодан. Он не выдержал и завалился на бок. Острая боль в локте от удара о каменные плиты немного привела меня в чувство. Я сидел на полу, судорожно хватая воздух раскрытым ртом и пытаясь то ли завопить, то ли зашипеть. Администратор выскочила из-за стойки, но ее лицо расплывалось у меня в глазах.

– Молодой человек. Молодой человек. Что с Вами?

– 

Как… – дальнейшее тонуло в плотной как вата пустоте.

«С любимыми не расставайтесь!»

Потом, сидя на полу, я пил воду большими глоткам. Граненый стакан норовил вывалиться у меня из рук и стучал по зубам. Девушка сидела рядом придерживая посуду вместе со злополучным визитером. Пустой зал. Пустой пансионат. Пустой мир. Эта девушка с ленинградским выговором.

– Как Вы сказали? Погибли все. И я тоже, – пауза, – должен был лететь этим самолетом. А она улетела. Извините. Это частности.

– Что теперь делать будете? – она смотрела на меня с понятной смесью соболезнования и любопытства.

– Размещаться.

– А девушка?

– То, что осталось, хоронить будут. Родственники. Я ей никто.

– А она Вам? – Я поднял на нее глаза. – Простите. Пойдемте, я покажу Вам вашу комнату.

Девушка легко двигалась чуть впереди меня, поднимаясь по лестнице. Невысокая, но со стройной фигурой, хотя и немного полными бедрами. Скорее инженю, чем травести. Светлые некрашеные волосы до плеч. Лицо? Лицо я еще не успел разглядеть. Мое внимание было скорее констатацией факта, чем действительным ощущением. Просто попытка спрятаться, сбежать из мира, в котором я оказался.

– Ну вот, ваша комната. Распорядок дня на двери. Завтрак уже кончился. Но, если хотите, я позвоню.

– Я не хочу… чтобы вы уходили, – вырвалось у меня совершенно неожиданно. В стрессовых ситуациях мы порой делаем совершенно не предсказуемые поступки. Но это было уже через край. Чуть ли не детское: «Мама, мамочка, хочу домой!» Все что угодно, только не оставаться одному!

– Я же на работе, – она почти испуганно вытаращила на меня свои серые глазищи. И потом, – хотите напою Вас чаем.

– Кофе.

– Кофе нет.

– Значит моим.

– Сережа, да не расстраивайтесь Вы так!

– Вы же знаете – это глупая фраза. Не поможет. Или не сейчас. – Мне надо было говорить. Говорить и слушать. Быть с кем-то, чтобы продолжать быть. – Как Вас зовут?

– Люба.

– Любовь. Как знак небес. Мне было бы проще, если на ты.

– Пожалуйста. Это, действительно, так серьезно?