Право на одиночество. Часть 1 - Сергей Васильцев

лица стояла рядом и вежливо улыбалась. Ничего не оставалось, как собрать себя в кучу и начать возвращаться в «лучший из миров». Грин в одном из своих рассказов окрестил это «возвращенным адом». Вот только этот вопрос мне именно сейчас и не хватало обмозговать!

Плечи стали цвета поспевающей вишни, и это обещало, пожалуй, даже не одну бессонную ночь. В затылке ворочалась пара гвоздей. «Можно даже и три», – согласился я и чуть не застонал на публике. Оставалось только натянуть на лицо беспомощную улыбку и начать собирать манатки.

– С Вами все в порядке? – участливо поинтересовалась моя спасительница.

– Кроме угрозы ослепнуть от Вашей прелести (чуть было «Ваших» не брякнул!) мне вроде бы больше ничего не грозит, – произнес и подумал: «Как это я еще умудряюсь ерничать в таком положении? Думай, паря, думай, может быть голову и отпустит? Пошутковать тут решил». И всегда так. И никакой это не юмор, а кривляние висельника, вызванное больше истеричным состоянием, чем какой-либо другой причиной. Своего рода спасительная брешь. «Что же мне теперь – вырядиться в рубище и посыпать голову пеплом. Не дождетесь!»

Тут меня затошнило. И я снова сел на песок. Видимо, мои посиневшие губы даже на смахивающем на румяное лице не располагали к шутливой беседе. Девушки быстренько подобрали остатки моих шмоток и подхватили меня под руки. Минут через десять блуждания в тумане появилось ощущение постели и холодного компресса на голове. Маленькие руки начали развозить по телу огуречный лосьон. Чувственность моя на это не откликалась. И, слава Богу!

Простыни стали жесткими как жесть. Компресс превратился в грелку, но в голове чуточку прояснилось. И лучший друг всех солнечных ударов смог повнимательней осмотреться по сторонам. Моя добрая самаритянка заметила эту перемену:

– Лучше?

– Конечно легче. Что бы я без вас делал! – Во мне ожила настоящая благодарность. Я уже почти проникся к ней…

– Обгорела только спина и ноги. Спать на животе будет, пожалуй, можно. Как же Вы так!

– Решил отоспаться за все прошедшие годы. И погорел. Да еще как! – Девушки улыбнулись, но их взгляды оставались чересчур изучающими.

– Я – Ася, а она – Света.

– Меня Сергеем зовут.

– Вы из Петербурга, – это был не вопрос, и внутри меня снова все напряглось. Разговаривать об очевидном не имело смысла.

– Да…

– А мы из Воронежа.

– Город ворон и поэтов.

– Почему только ворон, тогда уж и ежей.

– Это я про себя. Все на свете проворонил. – Что-то внутри меня провоцировало ситуацию. И после такой фразочки женское любопытство конечно же не устояло:

– Скажите, это правда, что о Вас сегодня администраторша говорила?

– Почти.

– Почему почти?

– Потому что та, о которой мы сейчас говорили – чужая жена. – Я инстинктивно, подсознательно выбросил из фразы глагол «была». – И летела она сюда только для того, чтобы побыть со мной эти две недели. Курортное продолжение одного городского знакомства.

Они проглотили объяснение. Оно оказалось не хуже любого другого. Только на меня снова накатилось желание вскочить и сейчас же, немедленно бежать из этой комнаты. Спрятаться от любого внимания, которое начинается дружеским участием и заканчивается любопытством вивисектора, анатомирующего душу.

– Сколько сейчас времени?

– Обед.

– Скажите, а Вы лю… – Ася осеклась, увидев выражение моего лица. – Вам действительно так плохо?

– Да, – какой смысл притворяться.

– И что же Вы теперь будете делать?

– Да…

– Извините, мы не хотели Вас обидеть. – У Светланы оказался неожиданно низкий грудной голос.

– Да…

– Мы пойдем.

– Очень бы не хотелось, чтобы вы думали обо мне, как о бесчувственном чурбане, – глубокомысленно выдавил я, – Спасибо вам за… – и замолчал, так и не поняв, куда продолжать, и просто физически ощущая вопросы, которые крутились сейчас в их хорошеньких головках. Молчание стойко повисло в воздухе. Формальности соблюдены. И пусть будет все, что угодно. Только бы не продолжать начатый разговор.

– Пойдете в столовую? – Ася старалась не обращать внимания на мою раскисшую рожу. Я молча покачал головой и сделал вид, что мне опять стало плохо.

– Тогда мы зайдем через пару часиков. Вашу спину нужно будет еще разок обработать. – Ася улыбнулась. – Все будет хорошо.

– Ася – медик, – повторила Светлана.

– Не сомневаюсь, – мои глаза окончательно закрылись. Следующим звуком был скрип прикрываемой двери.

И тут мне действительно стало не по себе. Комната разбилась на отдельные детали и поплыла перед глазами. Ощущения верха и низа спутались и перестали существовать. Сочетания деталей расчлененной комнаты менялись с калейдоскопической быстротой. Окружающее виделось мне все ярче и отчетливей. Все ярче и отчетливей. Затем контрастность стала обжигающей как вспышки молний. В глазах зарябило. Цвета и полутона исчезли. Мир обратился черно белым – без протяженности и теней – и замер в состоянии стоп-кадра. Необъяснимый ужас заполнил все клетки сознания. Я уже почти видел себя со стороны, когда ватная тишина вдруг прорвалась стеклянно дребезжащим звуком. По телу пробежал спазм. Меня вырвало. И окружающее рухнуло следом.

Я очнулся почти сразу и ощутил себя лежащим, свешиваясь с края кровати, в очередных позывах рвоты. Меня раз за разом выворачивало наизнанку. Потом появился жуткий вкус горечи во рту. Желудок был совершенно пуст, но спазмы снова и снова катились к горлу, заставляя до боли в пальцах цепляться за спинку кровати, чтобы не опрокинуться в растекшуюся на полу лужу. Это состояние боли, пришедшей извне, и позволило телу немного расслабиться. Катарсис?… Сил хватило только на то, чтобы перевернуться на спину и, несмотря на изводящий зуд обожженной кожи, пролежать так около часа, почти не двигаясь. Только мухи жужжали вокруг и ползали по лицу и рукам, напоминая о жизни, текущей по соседству.

Легче не стало, но пришлось встать. Я вспомнил про незапертую дверь и побоялся нового визита. Интерьер комнаты к этому явно не располагал. Так что постояльцу предстояло изыскать силы и средства для устранения некоторых привнесенных деталей. Казенное полотенце послужило в качестве половой тряпки. Потом оно долго поласкалось в раковине, но так и осталось серым с бурыми пятнами от съеденной утром свеклы. Вода была холодной, и уже ощущение ее движения между пальцев помогало собрать в единое целое лоскутья ускользнувшей реальности. Тело до того измоталось, что мозги отказывались о чем-то думать. Желания отсутствовали. Настроение – тем более. Человек, очнувшийся из комы, бродил по комнате и не знал, куда себя теперь деть.

Достав банку одеколона, я растер себя там, где мог дотянуться. Брызнул на пол, чтобы отбить стоящий в комнате запах, и подался прочь. Мои нервы не выдержали бы еще одних заботливых рук. Остаток дня прошел под забором в