Мне приснилась война - Роберта Каган

с тобой все по-другому. Мои родители никогда не были близки ни со мной, ни с моими братьями и сестрами. Мой отец холодный и замкнутый, а мать слишком занята домом и детьми. Поэтому, хоть они меня знали, настоящую меня не знал никто. Не так, как знаешь меня ты. И я думаю, что ты прав. Наверное, наши души действительно были одним целым, прежде чем мы родились на этой Земле.

– И когда мы вместе, когда занимаемся любовью, наши души снова соединяются.

– Да, – сказала она. – О да!

– Ты тоже это чувствуешь?

– Да. Я чувствую.

Они опять занялись любовью. Потом, держась за руки, пошли собирать грибы, чтобы Наоми вернулась домой с полной корзинкой.

– Мне невыносимо думать, что ты сейчас уйдешь, – сказал Эли.

– Мне тоже, но я должна вернуться домой.

– Я буду думать о тебе каждую минуту до того дня, когда мы снова увидимся на следующей неделе, – ответил он, целуя ее в губы. Потом взял ее руку и тоже поцеловал. Она едва не уронила корзинку с грибами. Они оба рассмеялись.

– До следующей недели, – сказала она и пошагала в сторону деревни.

Наоми и Эли продолжали встречаться каждую неделю за исключением тех, когда она была нечиста из-за месячных. «Я такая лицемерка, что отказываюсь встречаться с ним во время месячных, потому что нечиста и это грех – ложиться с мужчиной в эти дни. Но правда в том, что я теперь нечиста постоянно, потому что отдаюсь мужчине, который мне не муж».

Когда Эли и Наоми были вместе, она обо всем забывала. Он до такой степени наполнял собой ее душу и тело, что в ней не оставалось места для чувства вины или мыслей о Хершеле и ее ответственности перед ним. Она никогда еще не была так счастлива – ни одного дня за всю свою жизнь – и наслаждалась драгоценными моментами, которые проводила с Эли. Но когда дома после этого она ждала возвращения мужа с работы и слышала, как он открывает дверь, от одного взгляда на Хершеля у нее падало сердце.

Вина неподъемным грузом ложилась ей на плечи, и Наоми снова вспоминала обо всех грехах, которые совершила и продолжала совершать. Часто на неделе, сидя дома одна, она задумывалась о том, что делает, и клялась себе все прекратить. Она твердила, что больше не вернется на то поле, не встретится с Эли на следующей неделе. Но когда подходило время встречи, она неизменно устремлялась в его объятия.

Пришла зима. Встречаться на улице стало слишком холодно, а других безопасных мест для встреч у них не было. Поэтому Эли и Наоми вынужденно согласились подождать, пока снова не потеплеет. Прошла неделя, и Наоми погрузилась в глубокую тоску. Она попробовала сладость, какую может сулить жизнь, и теперь горечь собственного брака стала для нее невыносимой. Пока Хершель был на работе, она, как примерная супруга, занималась домашними делами, но думала только об Эли. Гадала, чем он сейчас занимается. Проклинала холод, и мороз, и снег, разлучившие их. «Будь он моим мужем, зима казалась бы мне такой уютной! Мы согревали бы друг друга. А вместо этого я с мужчиной, которого не люблю, а он в своей иешиве. Эли, я так по тебе скучаю! Интересно, он весь день занимается наукой? Может, он уже меня забыл, может, положил глаз на кого-то другого. Знаю, так было бы лучше, но я надеюсь, что это неправда. Я не могу себе представить, что проведу остаток жизни без него. Может ли такое быть, чтобы он думал обо мне так же часто, как я о нем? Хашем, прости меня. Я так слаба».

Месяц тянулся медленно. Ей казалось, целая жизнь прошла с их последней встречи с Эли. Поскольку месячные у Наоми всегда были регулярными, она сразу поняла, что забеременела, когда однажды они задержались. Хотя она была и с Хершелем, и с Эли, Наоми была уверена, что ребенок от Эли. Беременность внушила ей множество противоречивых чувств. Казалось несправедливым заставлять Хершеля воспитывать ребенка от другого мужчины. Тем не менее она не осмелилась бы развестись с ним из-за своей семьи. Она сказала Хершелю, что беременна, и он был на седьмом небе от счастья. Но он не обнял ее и не поцеловал. Вместо этого муж вышел из дома и отправился в синагогу, где сделал значительное пожертвование. Но в его чувствах к ней не прибавилось теплоты. Она ощущала себя просто сосудом, который он использует, чтобы выносить его ребенка. И от этого еще сильнее скучала по Эли. Она прекратила молиться – не потому, что больше не верила в Бога, а потому, что стыдилась говорить с Хашемом после того, что сделала. Она нарушила Божьи заповеди. Как могла она надеяться, что Бог ее поймет?

Ее одиночество становилось все глубже – таким глубоким, что в одно морозное утро накануне Шаббата, в конце февраля, она встала из постели и тепло оделась. А потом пошла в город, на рыночную площадь, в поисках Эли. Она специально запланировала свою вылазку на утро пятницы, поскольку знала, что он придет закупать продукты на ужин для Шаббата. Мороз пробирался ей под пальто, скрывавшее еще совсем небольшой круглый живот. Она прошла мимо бакалейной лавки, потом мимо пекарни, принадлежавшей родителям Эли.

Подчиняясь порыву, Наоми решилась войти внутрь. Внезапно ей очень захотелось увидеть мать и отца, вырастивших мужчину, которого она любила. Двоих добрых людей, так гостеприимно открывших свой дом и свои сердца еще не родившемуся незаконному младенцу. Она гадала, что бы они подумали, если бы узнали, что у нее в животе их внук. Но вслух, конечно же, не сказала. Когда мать Эли спросила ее, что она хочет, Наоми купила батон хлеба. Она посмотрела на руки этой женщины, заворачивавшие хлеб, и ее душу омыла нежность. «Эти руки вытирали Эли слезы, когда он был ребенком. Помогали ему одеваться по утрам. Готовили ему пищу». Если бы она могла сейчас обнять эту незнакомку, вырастившую мужчину, которого она любит! Если бы могла ее поблагодарить. Но Наоми была вынуждена молчать. Она просто заплатила за свою покупку и ушла.

На улице, под пронизывающим зимним ветром, Наоми покрепче обмотала шею шарфом и пошла дальше по лавкам, повсюду высматривая его темные волосы, обаятельную улыбку и ласковые глаза. А потом она его увидела. Он был в лавке у мясника, выбирал мясо. Она мерзла от кусачего ветра, но едва увидела Эли, как по ней прокатилась теплая вола. Наоми вошла в лавку. Лицо