Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2019 - Коллектив авторов

class="v">самая лучшая любовь – колба

бешеная химическая реакция

беспредельное месиво

никакого пола

печень целует печень

это любовь в себе самом

к себе самому

без вины

без повода для разрыва

саксофон-сопрано ему в ответ:

чёрные пумы землетрясений

бродят по моему телу

я так люблю целовать заусенец

на большом пальце

правой ее руки

я так люблю ловить

ее запах

в своих простынях

что мне в себе убивать

каждый день

как не ее

издаёт

протяжно-щемящее ля

виолончель молчит

смуглая рука девушки

на ней —

заусенец на большом пальце

прикрывает

мокрые трусики

инструмента

Оргазм 38,4

В. Купцову

на пористой плоти грунтованного холста

художник закидывает бедро за голову

руку – за треугольник женской груди

потом – за границы холста

переплетает прямые и курчавые волосы

завязывает два тела

почти

морским узлом

худо-худо-худо мне —

отстукивает его голова

он достаёт из подмышки градусник —

ртутный столбик мерцает

под лампой накаливания

показывает температуру тела – 38.4

ищет на книжной полке аспирин —

не находит

художник разламывает стопу

воображаемой модели —

по вертикали

соединяет с рёбрами —

там где сердце

там где небо

сухими потрескавшимися губами

ритмично нашептывает —

человек совершенный дышит пятками

человек совершенный дышит пятками

подписывает картину

в правом нижнем углу —

оргазм 38.4

никто никогда не узнает —

почему 38.4

он так решил

вновь не находит аспирин

я забираюсь

в коробку из-под обуви —

это моя единственная свобода

если смогу в ней удержаться

если смогу уместиться

под крышкой

я так решила

никто никогда не узнает где я

это мой оргазм 38.4

мой аспирин

Птеродактили (или художник в позе лотоса)

Андрею Красулину

1

птеродактили коробок

дышат шершавой кожей

страха

шершавым потом знания

их чуткая кожа —

граница

свободы и не свободы

коробки то открывают

то закрывают свои крылья

невидимым ключом

когда им вздумается

художник рисует их на бумаге

спасает из винно-водочного отдела

из помойки

иногда – они приходят сами

он подвешивает их к потолку

на тонких веревочках спасения

краткая жизнь инсталляции —

не его дело

2

кисточками бровей

остриями носов

тяжестью век

лица выглядывают из бетонных стен

так и не успев

до конца проявиться

время как негатив фотопленки

как грубая раскалённая лава —

однажды

вынырнув из неё

не успеваешь связать слов

даже двух слов

и

проваливаешься опять

в тот вязкий первородный кисель —

только

успеть бы

вдохнуть

не сдохнуть

один раз – вдохнуть

потому

работы не продаются

3

для художника бумага —

разговор с вечностью

языком пространства

бумага – везде

как главный материал

геометрии жизни —

ее пернатости

ее свободы

ее непостоянства

ее глины

бумага притягивает буквы

буквы

их формы

ему нравятся

как нравятся предметы

но

буквой

нельзя изобразить мысль

у него не получается:

рука выводит букву —

мысль теряется

смысл теряется

останавливается жизнь

буквы для него —

слишком новое

существуют

лишь бумага

и пыль

первоматериала

4

манипуляции пространством —

попытка создания бесконечного

через скоропортящееся —

через бумагу

через то что горит

через то с чего

не снять пыль водой

но

только этим

на миг

а значит – навсегда

можно взять в плен пространство

взять в плен пространство —

освободить человека

от тлена

от смерти

однажды

он видел

как снимают

посмертные маски лица и рук

придумал —

смерти нет

5

мы сидим с художником

в позе лотоса

нужно выдохнуть

и стать рыбой – говорю я

нужно быть человеком-дзен —

отвечает он

дзен-дзен —

пролетает мимо велосипед

с пяти лет

время как

воспалённые гланды

с пяти лет

мучаюсь – вечностью

мучаюсь – бесконечностью

мысль не движется —

продолжает он

Бабочка на игле

хирург боится уколоться —

он оперирует больную спидом

красивую девушку

бывшую героиновую наркоманку

– уже пять лет как вылечилась —

повторяет она до операции

несколько раз повторяет

на ее руках вместо вен – рубцы

под резиновыми перчатками

расползаются ткани

они расползаются

как у девяностолетней

рваными кусками

наворачиваются на веретено прошлого

на шашлычный вертел настоящего

хирург боится уколоться

он не скрывает страх

он как будто отмеряет

линейкой

свои движения

его взгляд

как первородный бульон

в нем медленно плавают

скальпель игла

рука медсестры

он —

бабочка на одноразовой игле

башенного крана

так и мы —

с оглядкой