Эрик Булатов рассказывает. Мемуары художника - Эрик Владимирович Булатов

хотел участвовать, а вместо этого решил добраться до Средней Азии, до Самарканда и Бухары, потому что после Индии был впечатлен жизнью Востока, одеждой, поведением и всей культурной средой. Я отправился в Среднюю Азию, и надо сказать, что такой максимализм может быть только в юношеском возрасте. Поехал без каких-либо рекомендательных писем – ни адресов, ни телефонов, абсолютно ничего. Денег совсем мало, но все-таки сколько-то было, и дальше уже все зависело от судьбы.

И действительно, сразу в поезде я познакомился с молодым человеком, моим ровесником, который ехал к своей тетке в Самарканд. Парень позвал с собой, к тетке, а та, может быть, племянника и хотела видеть, но уж не меня, конечно, это точно. Однако парень меня уговорил. Остановились у его тетки. Такая крупная женщина была, дочка у нее очаровательная, 18-летняя девушка. Она в теннис все время играла, такая стройненькая, тоненькая. Но это как-то все мимо прошло. Дело в том, что Самарканд поделен на два города – русский и узбекский. Тетка моего знакомого жила в русском городе. А от русского города до узбекского, до того места, которое меня интересовало, а меня интересовали мечети, – было далеко. Но я все-таки до них добрался и познакомился с нашими русскими археологами и реставраторами.

Вот это знакомство сыграло для меня очень-очень важную роль. Среди них был бывший граф Сергей Николаевич Юренев, долго отсидевший в лагерях. Лагерь его был в Караганде, но после освобождения он не захотел возвращаться обратно домой. Юренев до войны был директором картинной галереи в Твери. Когда немцы стали приближаться к Москве, от него потребовали уничтожить всю музейную коллекцию, чтобы немцам ничего не досталось. А как он мог это сделать? Конечно, никак не мог. К тому же Сергей Николаевич прекрасно знал немецкий язык и сумел-таки договориться с немецким начальством, чтобы музей не трогали. Они ничего не тронули, ни одной работы не повредили, ничего. И когда наши вернулись, Юренев вернул в музей в полной сохранности всю коллекцию, а его якобы за сотрудничество с немцами отправили в лагерь.

Отбыв срок в Караганде, Юренев стал археологом. Он очень быстро продвинулся и стал даже знаменитым в этой профессии. Местные жители относились к нему как к святому. Сергей Николаевич ничего никогда не требовал. Ходил в широкой, длинной, как бы толстовской рубахе, а брюки были коротенькие, из них торчали голые худющие ноги. Он был высокого роста, поджарый, с бородой клинышком и напоминал Дон Кихота, с палкой к тому же ходил, как тот с мечом. Он настоящий был Дон Кихот и очень добрый, светлый человек. Не озлобился на эту страшную жизнь, которую вынужден был вести. Относился к окружающим по-доброму, и поэтому его любили и уважали. В Бухаре у Юренева была маленькая комнатка. Вход в нее был прямо с улицы. Ключ он всегда оставлял под дверью, когда уходил на работу.

Познакомившись с Юреневым в Самарканде во время работы в одной из главных самаркандских мечетей, я узнал, что археологи и реставраторы отправляются в город Шахрисабз. Это маленький городок, но с великим прошлым. Город, где родился Тамерлан, где он собирался построить огромную мечеть, чтобы его там похоронили, но не достроил, не получилось. Тем не менее это место археологов интересовало. Мне тоже очень хотелось поработать в мечети и, возможно, узнать, что там делалось при Тамерлане. Я попросил взять меня с собой. Но Юренев в ответ рассмеялся и сказал: «Вы не выдержите, вы избалованы в Москве. А мы выезжаем в шесть утра». Я сказал, что буду в ровно в шесть. И действительно, в пять часов встал, час идти нужно было, и пришел к шести. Они удивились, но «пришел – и хорошо». Я был с этюдником своим, с альбомчиками и сказал им, что хочу найти тему для диплома.

Ехали мы на стареньком автобусе, он скрипел, трещал, разваливался. Вся дорога состояла из камней и булыжников, то вверх, то вниз, там все время холмы. К тому же шофер то ли пьяный, то ли уставший был. Мы сидели вдоль на деревянных перекладинах. В автобусе-то в основном овец перевозили – мягких сидений не было. И каждый раз, как вверх надо ехать, бензин кончался, а значит, нужно за водой было бежать, чтобы развести бензин. Очень долго тянулось это путешествие. Все наши мягкие места были отбиты. Когда мы приехали, Юренев сказал: «Это еще что, а вот раньше задницы, бывало, просто в кровь разбивали».

Я стал рисовать там все подряд. И Сергею Николаевичу понравилось, для него неожиданно было, что я рисую живые сцены или просто тех же овец, других домашних животных, детей – все вокруг. Рисовал я как сумасшедший, даже не помню, где и что ел. И это не важно было. Сергею Николаевичу очень понравились мои рисунки, он стал ко мне иначе относиться, мы с ним подружились. Несмотря на такую огромную разницу в возрасте, тем не менее возникли очень теплые и близкие отношения.

Я решил, что найду тему для диплома в Самарканде, не буду искать в Москве. И нашел, познакомившись с усто (мастером) Каримом, легко и красиво расписывавшим тарелки, кувшины. Я был поражен, до чего же это здорово, мне казалось – вот настоящее искусство. У Карима в мастерской я стал рисовать и тех, кто у него работал: учеников, ремесленников, обжигавших керамику.

В институте по наброскам утвердили мою тему диплома и предоставили меня моей собственной дальнейшей судьбе, поскольку мне отказали во вступлении в МОСХ. За выпускную работу ни в коем случае нельзя было ставить пятерку, потому что тогда институт вынужден был ее отдать на выставку. Тройка вообще не считалась, работа с такой оценкой не хранилась, а работу, получившую четверку, хранили в институте. Но мой диплом отдали в какую-то среднюю школу, поместили в подвал. Я пытался договориться с дирекцией школы, но они боялись институтского начальства и мне категорически отказали. Там все в жутких условиях и погибло.

На следующий год пришлось самому уже ехать в Самарканд, из Самарканда опять в Шахрисабз. Со мной собрался ехать Илья Кабаков, потому что он иллюстрировал узбекскую книжку и думал там порисовать с натуры. Вторая поездка для меня была тоже очень интересной. Весна, все цвело красными маками. Домишки с плоскими крышами. Создавалось впечатление, что расцвечена буквально вся жизнь.

Эта поездка в Шахрисабз оказалось сложной, я совершенно не сориентировался. Увидел столовую, решил пообедать, сразу отравился и лежал в ужасной гостинице, грязной и пахнущей мочой, потому