Эрик Булатов рассказывает. Мемуары художника - Эрик Владимирович Булатов

В живописи началось оживление. Примерно через год или два стали появляться иностранные выставки, и первой была французская книжная выставка. Это было издательство «Скира» (Skira Arte. – Прим. ред.), в котором издавались монографии о современных французских художниках, маленького размера, но очень хорошего качества, с цветными репродукциями. И мы впервые познакомились с таким художником, как Анри Матисс. Это было замечательно. Тут же начались споры, конечно, кто за, кто против этого искусства. Все было очень оживленно. В книжках Skira Arte репродукции помещались на отдельных листочках, частично подклеенных к странице. Их можно было очень легко отклеить. И многие это делали и оставляли себе на память из библиотечных книжек, а некоторые просто-напросто торговали этими иллюстрациями. Я продавал свои работы и покупал такие иллюстрации. Вместе с выставкой приезжали французские специалисты, читавшие лекции.

Наверное, с 1955-го появился журнал «Америка». Впервые стала поступать информация из-за границы. И впервые реально своими собственными глазами мы могли видеть то, о чем нужно было спорить, против чего бороться. Возникли сторонники и противники новых течений. Мне запомнилось, как во время одной из стычек на уроке живописи я радостно отстаивал французское искусство. И студенты, и педагоги считали, что современное искусство и французское искусство – это одно и то же, синонимы. В этом яростном споре только один человек не участвовал, студент Фетисов. Он воевал на фронте и потерял левую руку, но правая рука у него работала. Он молчал, молчал, но наконец не выдержал и вдруг с такой злобой, хотя не было ничего для него лично обидного в нашем споре, повернулся ко мне и сказал: «А вот ты никогда не будешь в Париже». И для меня это был серьезный удар. Я как-то почувствовал, что да, действительно, так и будет, я никогда не окажусь в Париже. Ведь мы в самом деле думали, что советская власть навсегда, что ничего не изменится, что бы ни произошло, она всегда будет.

Вскоре стали появляться работы наших собственных модернистов. В 1957 году большую роль сыграл Международный фестиваль молодежи, в котором участвовали иностранцы, приехавшие студенты и молодые художники – им выдавали холсты, бумагу, все, что они хотели. И они рисовали, писали, и была учреждена премия на всеобщей выставке. Надо сказать, что одна моя работа тоже там находилась. Ее, видимо, явно готовили, чтобы эту премию получить… Но я незадолго до этого оскандалился. Выступил в институте с требованием, чтобы вернули тех преподавателей, кого выгнали в последние годы. И был, конечно, большой скандал. Но меня все-таки в институте оставили, дали закончить. Правда, вместо пятерки поставили четверку по живописи. А остальные были пятерки.

Первую премию за выставку в парке им. Горького получил Оскар Рабин. Меня в этот момент в Москве не было, я уехал в Среднюю Азию, в Самарканд, где надеялся найти материал для диплома, потому что незадолго до этого я побывал в Индии, и она произвела сильное впечатление. Я что-то близкое думал найти в Самарканде и в самом деле нашел свою тему.

Художественный институт имени Сурикова

Художественную школу в институте воспринимали как рассадник формализма и относились к ее выпускникам неодобрительно. Очень странно делили студентов на живописные и графические факультеты. У них были, как я уже говорил, разные помещения и педагоги. Кто меньше набрал баллов при поступлении, не важно, по каким предметам – общеобразовательным или специальным, – того распределяли на графику. У кого больше – на живопись. Без разбору, не обращая внимания, по живописи или по рисунку четверки. Поэтому очутились на графике такие талантливые люди, как Олег Васильев, например, у которого именно живопись была великолепна. Безусловно, она тогда преобладала над рисованием. Меня должны были распределить на графику. Но все-таки, видимо, оказалось неудобно: директор распорядился, что я могу поступать без экзаменов, и вдруг вместо этого отправляют на другой факультет. Так что меня оставили, а Николаю Касаткину снизили отметки. И он попал на графику на мое место. В институте сначала я очень расстроился, потому что после школы атмосфера казалась ужасной, затхлой… Наше первое путешествие с Олегом Васильевым случилось, когда мы учились в институте, и стало совершенно неожиданным сюрпризом – мы на него заработали сами. На третьем курсе после официальной летней институтской практики, уже осенью, мы отнесли свои этюды, написанные в парке Сокольники, в художественный салон на улице Горького. Пустые кафе, заброшенные стулья. Очень лирические картины. К нашему удивлению, их купили в первый же день и заплатили, как нам казалось, огромные деньги. Таких у нас вообще никогда не было. Невероятная удача, что у нас было сразу все продано. Впоследствии салону запретили принимать работы студентов художественного института. Этот единственный раз мы использовали полностью, решив, что на вырученные деньги поедем путешествовать в те места, где мы не были и куда очень хочется.

Поездка в Новгород, Изборск, Кижи

Нам очень хотелось увидеть старые русские города, старые русские церкви, соборы и крепости. И мы проехали через Владимир и Суздаль, Новгород, Псков, Изборск. Святые места, дорогие нам по описаниям. Мы могли их увидеть своими глазами, ощутить их реальность, объемность, материальность. Получилось длинное путешествие. Мы все время плыли, плыли. Каналы, каналы, каналы. Как будто Золотое кольцо все тянулось и окончилось только в Вологде.

По дороге нам во многих случаях очень везло. Можно было остановиться у совершенно незнакомых людей. Они принимали нас просто так, по доброте душевной. Но вот один случай получился неприятный, к сожалению. Я чувствую себя очень виноватым. Но ничего не сделаешь, время вспять не повернешь. В Новгороде, когда мы рисовали, подошел пожилой человек. Оказалось, он всю жизнь провел в Новгороде. И при немцах там жил, немцы его не тронули. Женат. И жена тоже много лет с ним. Он пригласил нас к себе и пообещал рассказывать, показывать. Мы пошли. Нас и кормили там, и спать уложили. Приняли как родных. А потом он денег не стал брать категорически, сказал, что лучше потом напишет нам в Москву, чтобы мы ему прислали по почте посылку. Он был уверен, что в столице можно купить хорошие продукты, которых у них нет. И в результате действительно, через какое-то время, уже в Москве, получил я от него письмо. Такое малограмотное, но очень трогательное, со множеством вопросов – почем мясо, почем рыба, с тем, чтобы ему это прислали. Конечно, это для меня было невозможно, и времени требовалось бы очень много, и