М.Ю. Лермонтов. Фантазии и факты - Оксана Николаевна Виноградова

Была в Пятигорске летом 1837 года семья Н.С. Мартынова, сам Мартынов (не мог же хотя бы какое-то время не отпроситься к семье, хоть на выходные), приезжал для развлечения фокусник Апфельбаум. Возможно, был князь В.С. Голицын (он по состоянию здоровья туда ездил, а в 1837 году пытался осуществить проект строительства нового моста над Провалом). Документы о том, кто именно был в Пятигорске летом 1837 года, не сохранились: во время Великой Отечественной войны списки посетителей Минеральных Вод были уничтожены… Но по воспоминаниям можно восстановить окружение Лермонтова летом 1837 года, и оно почти повторяет окружение лета 1841-го.

После 10 августа Лермонтов какое-то время лечится в Кисловодске, потом, в сентябре, едет в Тамань через укрепление Ольгинское. В Ольгинском он отдает, вероятно, деньги Мартынову, которые послали в письме к нему его родители из Пятигорска, и которые вместе с письмами были украдены у Лермонтова. По поводу этих писем Э.Г. Герштейн126 убедительно доказала, что они не являлись причиной дуэли между Лермонтовым и Мартыновым, и к 1840-м годам о них уже не вспоминали.

Есть еще один человек, дружба Лермонтова с которым мало изучена: это Дмитрий Григорьевич Розен, однополчанин поэта, родственник С.А. Раевского и сын барона Григория Владимировича Розена, в 1831 – 1837 годах главноуправляющего гражданскими и пограничными делами Грузии, Армянской области, Астраханской губернии и Кавказа. Г.В. Розен был в дружественных отношениях с семейством Пушкиных, покровительствовал декабристам, брату А.С. Пушкина – Льву, и лично Лермонтову. Розен был бесславно снят с поста якобы за огромные злоупотребления зятя в 1837 году лично Николаем I. Лермонтов дружил с семьей Розенов, и с Дмитрием часто виделся, в том числе и в 1837 году.

В середине октября Лермонтов в Ставрополе. Здесь он встречается с родственником П.И. Петровым, опять же с Сатиным и Майером, с декабристами С.И. Кривцовым, В.М. Голицыным, А.И. Одоевским и другими. Надо думать, разговоры у них были вряд ли о развлечениях.

Е.А. Арсеньева, задействовав все возможные связи, добивается смягчения участи внука. В октябре Лермонтова переводят в Гродненский гусарский полк.

В ноябре Лермонтов в Тифлисе. Пишет письмо С.А. Раевскому:

…Наконец, меня перевели обратно в гвардию, но только в Гродненский полк, и если б не бабушка, то, по совести сказать, я бы охотно остался здесь, потому что вряд ли Поселение веселее Грузии. <…> С тех пор как я выехал из России, поверишь ли, я находился до сих пор в беспрерывном странствовании, то на перекладной, то верхом; изъездил Линию всю вдоль, от Кизляра до Тамани, переехал горы, был в Шуше, в Кубе, в Шемахе, в Кахетии, одетый по-черкесски, с ружьем за плечами, ночевал в чистом поле, засыпал под крик шакалов, ел чурек, пил кахетинское даже… <…> Простудившись дорогой, я приехал на воды весь в ревматизмах; меня на руках вынесли люди из повозки, я не мог ходить – в месяц меня воды совсем поправили; я никогда не был так здоров, зато веду жизнь примерную; пью вино только тогда, когда где-нибудь в горах ночью прозябну, то приехав на место, греюсь… Здесь, кроме войны, службы нету; я приехал в отряд слишком поздно, ибо государь нынче не велел делать вторую экспедицию, и я слышал только два-три выстрела; зато два раза в моих путешествиях отстреливался: раз ночью мы ехали втроем из Кубы, я, один офицер нашего полка и Черкес (мирный, разумеется), – и чуть не попались шайке Лезгин. – Хороших ребят здесь много, особенно в Тифлисе есть люди очень порядочные; а что здесь истинное наслаждение, так это татарские бани! – я снял на скорую руку виды всех примечательных мест, которые посещал, и везу с собою порядочную коллекцию; одним словом, я вояжировал. Как перевалился через хребет в Грузию, так бросил тележку и стал ездить верхом; лазил на снеговую гору (Крестовая) на самый верх, что не совсем легко; оттуда видна половина Грузии, как на блюдечке, и, право, я не берусь объяснить или описать этого удивительного чувства: для меня горный воздух – бальзам; хандра к черту, сердце бьется, грудь высоко дышит – ничего не надо в эту минуту; так сидел бы да смотрел целую жизнь. Начал учиться по-татарски, язык, который здесь, и вообще в Азии, необходим, как французский в Европе, – да жаль, теперь не доучусь, а впоследствии могло бы пригодиться. Я уже составлял планы ехать в Мекку, в Персию и проч., теперь остается только проситься в экспедицию в Хиву с Перовским. Ты видишь из этого, что я сделался ужасным бродягой, а право, я расположен к этому роду жизни. Если тебе вздумается отвечать мне, то пиши в Петербург; увы, не в Царское Село; скучно ехать в новый полк, я совсем отвык от фронта и серьезно думаю выйти в отставку. Вечно тебе преданный

М. Лермонтов.127

С. Тарасов128, недоумевая по поводу скудности документов, связанных с жизнью Лермонтова, особенно внимательно рекомендует отнестись к этому письму. Тарасов подвергает сомнению известное объяснение причины, по которой Лермонтов оказался в 1837 году на Кавказе (стихи «Смерть поэта»). По мнению исследователя, поэт был направлен на Кавказ с миссией, к чему приложил руку его дядя генерал-майор Павел Иванович Петров (начальник штаба командующего войсками на Кавказской линии и в Черномории), так как без высочайшего разрешения невозможно менять маршрут следования, что не раз проделывает Лермонтов. В это же время граф Бенкендорф два раза пишет Николаю I о том, что Лермонтов достоин прощения. Лермонтов с какой-то стати планировал поехать в Мекку, Персию (и, вероятно, его к этому готовили: учил языки не только из интереса, пожалуй), но в поездке было отказано. Не после ли этого у Лермонтова возникают мысли об отставке?

Восток – дело тонкое, но если грубо попытаться объяснить отношение России к Кавказу-Востоку, то предстают два варианта: насильственное и дружественное. Об отношении А.П. Ермолова к народам Кавказа нет однозначного мнения даже в среде чеченских историков. А.С. Пушкин не как поэт, а как политик, сотрудник дипломатического корпуса, во время написания «Путешествия в Арзрум во время похода 1829 года», полагал линию поведения Ермолова на Кавказе верной и недоброжелательно относился к И.Ф. Паскевичу, хоть тот и поспособствовал Пушкину получить разрешение на путешествие по Кавказу. Между тем Паскевич, прибывший по указанию Николая I на Кавказ в качестве ревизора, сообщал, что приписываемые Ермолову зверства не более чем столичные слухи. Текст письма Паскевича:

Генерал Ермолов не дал мне еще до сего времени никакого объяснения на записки мои по гражданской части, но я не могу по ныне переменить прежнего мнения, что есть упущения довольно значительные, но