М.Ю. Лермонтов. Фантазии и факты - Оксана Николаевна Виноградова

ходатайствах о представлении к награждению. (Потом о представлении Лермонтова к наградам подавали прошения П.Х. Граббе и генерал Е.А. Головин). Вероятно, доброжелательным отношением командования объясняется тот факт, что Лермонтову дозволено было лечиться в конце лета 1840 года на Минеральных Водах. Скорее всего, с проживанием в Кисловодске. Следовательно, Пятигорск поэт тоже посещал.

Император не утвердил ни одно представление к награде Лермонтова. Возможно, потому что за этим следовало бы повышение в чине и просьба об отставке, в которой не будет видимых оснований для отказа. А вот отпуск в Петербург на два месяца Николай I Лермонтову позволил.

В середине января 1841 года Михаил Юрьевич выехал из Ставрополя.

Немалый интерес представляют сведения о связи Граббе с М.Ю. Лермонтовым. Оказалось, что еще перед отъездом из Ставрополя, 11 января 1841 года Лермонтов получил от Граббе письмо, которое поэт должен был передать в Москве генералу А.П. Ермолову. Сведения об этом обнаружил С.А. Андреев-Кривич в черновике письма Граббе к Ермолову от 15 марта 1841 года. <…> Передача письма Ермолову через Лермонтова – факт значительный и любопытный. Для того чтобы оценить это, необходимо представить себе Кавказ в 30-е годы XIX века. Довольно метко охарактеризовал его Н.П. Огарев, отметив, что «здесь среди величавой природы со времени Ермолова не исчезал приют русского свободомыслия, где по воле правительства собирались изгнанники, а генералы, по преданию, оставались их друзьями». Бывший «диктатор Грузии и проконсул Кавказа» Алексей Петрович Ермолов находился в это время в опале, жил попеременно то в Орле, то в Москве, изредка выезжая в Петербург. Его имя, известное всей России еще со времен Отечественной войны 1812 года, долгие годы объединяло людей, которые составляли своеобразную оппозицию правительству. Этого человека побаивались даже в Петербурге.

После восстания на Сенатской площади враги генерала в столице стали усиленно распространять слух о желании Ермолова якобы «отложиться от России, стать во главе самостоятельного государства, составленного из покоренных областей. Продолжительное отсутствие сведений о присяге Кавказской армии императору еще больше встревожило Николая I, а Следственная комиссия «по делу 14 декабря» усиленно искала прямые улики против Ермолова. Ничего не обнаружив, Николай I не успокоился и направил начальника главного штаба генерала И.И. Дибича в Тифлис с особым поручением: «разузнать, кто руководители зла в сем гнезде интриг, и непременно удалить их». Генерала Ермолова отстраняют от командования, и он уезжает в свое имение в Орловскую губернию, а затем переезжает в Москву. К этому-то опальному генералу и везет поручик Лермонтов письмо от его бывшего адъютанта.

Послание Граббе подтверждает, что у него с Ермоловым были неофициальные отношения, которые не доверялись почте. Переписка между ними подвергалась перлюстрации… <…> В феврале 1840 года Граббе отправлял с подобным же письмом к Ермолову штабс-капитана Д.А. Милютина.

Передавая письмо Лермонтову, Граббе, видимо, также рассчитывал, что и он, как и штабс-капитан Д.А. Милютин, на словах передаст то, что происходит в армии, лучше, «нежели позволило бы то письменное изложение». Поручение Граббе поставило Лермонтова в один ряд с людьми «ермоловского круга». Однако неверно представлять себе, что это была организованная оппозиция николаевскому режиму, возглавляемая Граббе, как об этом писали многие исследователи. Кавказ в те годы был одной из отдаленных провинций Российской империи, и военные здесь держались свободнее, чем в столице. На Кавказе допускали и вольнолюбивые разговоры, и критику в адрес правительства.

Подобные вольные разговоры велись и в доме командующего войсками Кавказской линии и Черномории генерал-адъютанта Граббе, где поэт нашел радушный и даже дружеский прием.

Встреча Лермонтова с Ермоловым и передача этого письма могли произойти в Москве в период с 31 января по 2–3 февраля 1841 года145.

30 января Лермонтов прибывает в Москву. Посещает А.П. Ермолова.

5 февраля прибывает в Петербург и сразу нечаянно показывается в большом свете, на балу у Воронцовых-Дашковых.

Э.Г. Герштейн подробно анализирует этот эпизод.

Масленичный бал у графа Воронцова-Дашкова в 1841 году был устроен 9 февраля. Собираясь туда, М.А. Корф записал в своем дневнике: «Сегодня – масляничное воскресенье – folle journée празднуется в первый раз у гр. Воронцова. 200 человек званы в час; позавтракав, они тотчас примутся плясать и потом будут обедать, а вечером в 8 часов в подкрепление к ним званы еще 400 человек, которых ожидают, впрочем, только танцы, карты и десерт, ужина не будет, как и в других домах прежде в этот день его не бывало»

Программа придворного бала в точности совпадает с распорядком дня на таком же балу, устроенном во дворце в 1834 году. Пушкин описал этот бал в своем дневнике: «Избранные званы были во дворец на бал утренний, к половине первого. Другие на вечерний, к половине девятого. Я приехал в 9. Танцовали мазурку, коей оканчивался утренний бал. Дамы съезжались, а те, которые были с утра во дворце, переменяли свой наряд. Было пропасть недовольных: те, которые званы были на вечер, завидовали утренним счастливцам».

Лермонтов, конечно, был зван не на парадный обед, куда ждали наследника и Михаила Павловича, а – так же, как Пушкин в 1834 году и Корф в 1841 году, – на вечер. Этот вечер описан Корфом 10 февраля: «На вчерашнем вечернем бале Воронцова был большой сюрприз и для публики, и для самих хозяев, – именно появление императрицы, которая во всю нынешнюю зиму не была ни на одном частном бале. Она приехала в 9 часов, и, уезжая в 11, я оставил ее еще там. Впрочем, она была только зрительницею, а не участницею танцев. Государь приехал вместе с нею. Оба великие князя были и вечером, и утром».

Итак, поэт был замечен среди других шестисот приглашенных на том придворном балу, куда неожиданно явилась императрица в сопровождении императора146.

Получается, для самих хозяев бала неожиданно прибывает императрица, которую сопровождают император Николай I и князь Михаил Павлович. Впрочем, венценосная чета точно планировали свой приход. И, конечно же, не только ради Михаила Юрьевича. Но В.А. Соллогуб, еще недавно писавший по заказу пасквиль на поэта, был в ужасе от страха за него. Однако Лермонтов не тот человек, который позорно бежал бы в подобной ситуации. Он повел себя так, будто бы ничего не случилось. В принципе Лермонтов, возможно, полагал, что прошел уже «огни и воды». В тюрьме сидел, под судом был, дуэль и унижения прошел, на войне под пулями выжил. В апреле намечалась амнистия по случаю бракосочетания наследника царевича Александра, и Лермонтов надеялся на милость – позволение выйти в отставку.

Арсеньева не сумела из-за распутицы выехать из Тархан в Петербург, чтобы повидаться с внуком. Можно только представить, как сожалела Елизавета Алексеевна, что отговорила Лермонтова выйти в отставку двумя годами