М.Ю. Лермонтов. Фантазии и факты - Оксана Николаевна Виноградова

28 января Лермонтов пишет первые строки стихотворения «Смерть поэта» до слов «…и на устах его печать». 29 января Пушкин умирает.

Э.Э. Найдич пишет:

Лермонтов, находившийся в связи с простудным заболеванием в Петербурге, узнав 29 января о смерти Пушкина, имел возможность приехать на Мойку, чтобы проститься с Пушкиным (как могло быть иначе!)114.

Вообще-то вряд ли. Просто потому, что Лермонтов был болен. Стихотворение «Смерть поэта» мгновенно разошлось по знакомым.

Убийство Пушкина широко обсуждалось; в высшем свете некоторые не видели оснований осуждать Дантеса. Лермонтов был всецело на стороне Пушкина.

7 февраля Лермонтов пишет заключительные 16 строчек со слов «А вы, надменные потомки…». В стихотворении отражено прекрасное знание Михаилом Юрьевичем творчества Пушкина, ряд строк соотносятся с политической лирикой убитого поэта115, что лишний раз свидетельствует о духовной связи гениев. С.А. Раевский полагал, что написанию стихотворения послужили споры в обществе о степени виновности каждого из дуэлянтов:

…Молодой камер-юнкер Столыпин сообщил мнения, рождавшие новые споры, и в особенности настаивал, что дипломаты свободны от влияния законов, что Дантес и Геккерн, будучи знатными иностранцами, не подлежат ни законам, ни суду русскому. <…> Разговор принял было юридическое направление, но Лермонтов прервал его словами, которые после почти вполне поместил в стихах: «если над ними нет закона и суда земного, если они палачи гения, так есть божий суд». <…> Разговор прекратился, а вечером, возвратясь из гостей, я нашел у Лермантова известное прибавление, в котором явно выражался весь спор. Несколько времени это прибавление лежало без движения, потом по неосторожности объявлено о его существовании и дано для переписывания; чем более говорили Лермонтову и мне про него, что у него большой талант, тем охотнее давал я переписывать экземпляры116.

Молодой камер-юнкер – Дмитрий Аркадьевич Столыпин (родной брат Монго и родственник Лермонтова!) и Александр Васильевич Трубецкой – за Дантеса. Александр Иванович Барятинский, как и все Барятинские – тоже.

Позиция Барятинского после дуэли чрезвычайно важна нам. Как и Трубецкого, Барятинского не смущают «рыданья» и «жалкий» лепет светской толпы; он во всеуслышание провозглашает поступок Дантеса рыцарским.

Письма Барятинского к Дантесу на гауптвахту, опубликованные еще Щеголевым, поражают своим цинизмом.

«Мне чего-то недостает с тех пор, как я Вас не видел, мой дорогой Геккерн, поверьте, что я не по своей воле прекратил мои посещения, которые приносили мне столько удовольствия и всегда казались мне слишком краткими, но я должен был прекратить их вследствие строгости караульных офицеров.

Подумайте, меня возмутительным образом два раза отослали с галереи под тем предлогом, что это не место для моих прогулок, а еще два раза я просил разрешения увидеться с Вами, но мне было отказано. Тем не менее верьте по-прежнему моей искренней дружбе и тому сочувствию, с которым относится к Вам вся наша семья.

Ваш преданный друг

Барятинский».

Конечно, позиция Барятинского многим кажется вызывающей. В салоне Нессельроде, в кругу своих друзей, Барятинский открыто говорит в поддержку Дантеса. Свет «безмолвствует», а скорее сочувственно молчит, понимая, какая сила за плечами этого человека117.

Кстати, известен факт, что в 1830-е годы А.С. Пушкин вместе с другом С.А. Соболевским сумели замять скандал с огромным карточным долгом будущего фельдмаршала, тогда офицера А. Барятинского118. Составим мнение о благодарности последнего.

Лермонтов не «безмолвствует»: игнорируя «силу за плечами» противников, он горячо протестует, конфликтуя, вероятно, со своими вчерашними приятелями и сближаясь с кругом Пушкина (П.А. Вяземским, В.А. Жуковским, А.И. Тургеневым…).

Сторонники Дантеса автоматически стали врагами Лермонтова. И не мог далее Михаил Юрьевич относиться хоть сколько-нибудь по-приятельски к А.И. Барятинскому, а тот и не скрывал к нему своей ненависти.

А.А. Краевский в письме к С.А. Раевскому говорит о Лермонтове: «…жертва, закалываемая в память усопшему»119.

18 февраля Лермонтова арестовывают. По указанию Николая I поэта осматривает врач на предмет умопомешательства (что можно расценивать как первую попытку дискредитации Лермонтова); у Лермонтова и Раевского учиняют обыск.Раевский, вероятно, первый давал показания и, желая отвлечь хоть часть гнева императора от друга, честно заявил об участии в распространении стихотворения. Раевский тут же передает камердинеру Лермонтова записку, где просит подтвердить его слова. Именно этим объясняется упоминание имени Раевского в показании Лермонтова:

Объяснение корнета лейб-гвардии Гусарского полка Лермонтова.

Я был еще болен, когда разнеслась по городу весть о несчастном поединке Пушкина. Некоторые из моих знакомых привезли ее и ко мне, обезображенную разными прибавлениями. Одни – приверженцы нашего лучшего поэта – рассказывали с живейшей печалью, какими мелкими мучениями, насмешками он долго был преследуем и, наконец, принужден сделать шаг, противный законам земным и небесным, защищая честь своей жены в глазах строгого света. Другие, особенно дамы, оправдывали противника Пушкина, называли его благороднейшим человеком, говорили, что Пушкин не имел права требовать любви от жены своей, потому что был ревнив, дурен собою, – они говорили также, что Пушкин негодный человек, и прочее. Не имея, может быть, возможности защищать нравственную сторону его характера, никто не отвечал на эти последние обвинения.

Невольное, но сильное негодование вспыхнуло во мне против этих людей, которые нападали на человека, уже сраженного рукою Божией, не сделавшего им никакого зла и некогда ими восхваляемого; и врожденное чувство в душе неопытной – защищать всякого невинно-осуждаемого – зашевелилось во мне еще сильнее по причине болезнью раздраженных нервов. Когда я стал спрашивать: на каких основаниях так громко они восстают против убитого? – мне отвечали, вероятно, чтобы придать себе более весу, что весь высший круг общества такого же мнения. – Я удивился; надо мною смеялись. Наконец, после двух дней беспокойного ожидания пришло печальное известие, что Пушкин умер, и вместе с этим известием пришло другое – утешительное для сердца русского: государь император, несмотря на его прежние заблуждения, подал великодушно руку помощи несчастной жене и малым сиротам его. Чудная противоположность его поступка с мнением (как меня уверяли) высшего круга общества увеличила первого в моем воображении и очернила еще более несправедливость последнего. Я был твердо уверен, что сановники государственные разделяли благородные и милостивые чувства императора, Богом данного защитника всем угнетенным; но, тем не менее, я слышал, что некоторые люди, единственно по родственным связям или вследствие искательства, принадлежащие к высшему кругу и пользующиеся заслугами своих достойных родственников, – некоторые не переставали омрачать память убитого и рассеивать разные, невыгодные для него, слухи. Тогда, вследствие необдуманного порыва, я излил горечь сердечную на бумагу, преувеличенными, неправильными словами выразил нестройное столкновение мыслей, не полагая, что написал нечто предосудительное, что многие ошибочно могут принять на свой счет выражения, вовсе не для них назначенные. Этот опыт был первый и последний в этом