Повести и рассказы - Аркадий Аверченко

- Меня беспокоит Подходцев.

- Да уж... успокоительного в этом молодце маловато.

- Клинков! Я тебе говорю серьезно: меня очень беспокоит Подходцев!

- Хорошо. Завтра я перережу ему горло, и все твои беспокойства кончатся.

- Какие вы оба странные, право, - печально прошептал Громов. - Ты все время остришь с самым холодным, неласковым видом, Подходцев замкнулся и только и делает, что беспокоит меня. Вот уже шесть лет, как мы неразлучно бок о бок живем все вместе, а еще не было более гнусного, более холодного времени.

Тон Громова поразил заплывшее жиром сердце Клинкова.

- Деточка, - сказал он, целуя его где-то между ухом и затылком, - может быть, мы оба и мерзавцы с Подходцевым, но зачем ты так безжалостно освещаешь это прожектором твоего анализа?.. В самом деле - что ты подметил в Подходцеве?

Опрокинув голову на подушку и заложив руки за голову, Громов угрюмо проворчал:

- Так-таки ты ничего и не замечаешь? Гм!.. Знаешь ли ты, что Подходцев последнее время каждый день меняет воротнички, вчера разбранил Митьку за то, что тот якобы плохо вычистил ему платье, а нынче... Знаешь ли, что он выкинул нынче?

- И знать нечего, - ухмыльнулся Клинков, втайне серьезно обеспокоенный. - Наверное, выкинул какую-нибудь глупость. От него только этого и ожидаешь.

- Да, брат... это уже верх! Нынче утром подходит он ко мне, стал этак вполоборота, рожа красная, как бурак, и говорит этаким псевдонебрежным тоном, будто кстати, мол, пришлось: "А что, стариканушка Громов, нет ли у тебя лилового шелкового платочка для пиджачного кармана?" А когда я тут же, как сноп, свалился с постели и пытался укусить его за его глупую ногу, он вдруг этак по-балетному приподнимает свои брючишки и лепечет там, наверху: "Видишь ли, Громов, у меня чулки нынче лиловые, так нужно, чтобы и платочек в пиджачном кармане был в тон". Тут уж я не выдержал: завыл, зарычал, схватил сапожную щетку, чтобы почистить его лиловые чулочки, но он испугался, вырвался и куда-то убежал. До сих пор его нет.

- Черт возьми! - пролепетал ошеломленный этим страшным рассказом Клинков. - Черт возьми... Повеяло каким-то нехорошим ветром. Мы, кажется, вступили в период пассатов и муссонов. Громов... Что ты думаешь об этом?

- Думаю я, братец ты мой, так: из вычищенного платья, лиловых чулков и шелкового платочка слагается совершенно определенная грозная вещь - баба!

- Что ты говоришь?! Настоящая баба из приличного общества?!

- Да, братец ты мой. Из того общества, куда нас с тобой и на порог не пустят,

- Кого не пустят, а кого и пустят, - хвастливо подмигнул Клинков. Меня, брат, однажды целое лето принимали в семье одного статского советника.

- Ну да, но как принимали? Как пилюлю: сморщившись. Мне, конечно, в былое время приходилось вращаться в обществе...

- Ну, много ли ты вращался? Как только приходил куда - сейчас же тебе придавали вращательное движение с лестницы.

- Потому что разнюхивали о моей с тобой дружбе.

- Дружба со мной - это было единственное, что спасло тебя от побоев в приличном обществе. "Это какой Громов? - спрашивает какой-нибудь граф. - Не тот ли, до дружбы с которым снисходит знаменитый Клинков? О, в таком случае не бейте его, господа. Выгоните его просто из дому". Что касается меня, то я в каком угодно салоне вызову восхищение и зависть.

- Например, в "салоне для стрижки и бритья", - раздался у дверей новый голос.

Прислонившись к косяку, стоял оживленный, со сверкающими глазами Подходцев.

Громов и Клинков принялись глядеть на него долго и пронзительно.

Переваливаясь, Громов подошел к новоприбывшему, поглядел на кончик лилового шелкового платочка, выглядывавший из бокового кармана, и, засунув этот кончик глубоко в карман, сказал:

- Смотри, у тебя платок вылез из кармана.

Подходцев пожал плечами, подошел к зеркалу, снова аккуратно вытянул уголок лилового платочка и с искусственной развязностью обернулся к друзьям.

- Что это вам пришло в голову рассуждать о светской жизни?

- Потому что мы в духовной ничего не понимаем, - резко отвечал Клинков, снова сваливаясь на кровать.

Лег и Громов (это, как известно, было обычное положение друзей под родным кровом). И только Подходцев крупными шагами носился по громадной "общей" комнате.

- Подойди-ка сюда, Подходцев, - странным голосом сказал Клинков.

- Чего тебе?

- Опять уголочек платка вылез. Постой, я поправлю... Э, э! Позволь-ка, брат... А ну-ка, нагнись. Так и есть! От него пахнет духами!!! Как это тебе нравится, Громов?

- Проклятый подлец! - донеслось с другой кровати звериное рычание.

И снова все замолчали. Снова зашагал смущенный Подходцев по комнате, и снова четыре инквизиторских сверкающих глаза принялись сверлить спину, грудь и лицо Подходцева.

- Ффу! - фыркнул наконец Подходцев. - Какая, братцы, тяжелая атмосфера... В чем дело? Я вас, наконец, спрашиваю: в чем же дело?!

Молчали.

И, прожигаемый четырьмя горящими глазами, снова заметался Подходцев по комнате.

Наконец не вытерпел.

Сложив руки на груди, повернулся лицом к лежащим и нетерпеливо сказал:

- Ну да, хорошо! Если угодно, я вам могу все и сообщить, - мне стесняться и скрытничать нечего... Хотите знать? Я женюсь! Довольно? Нате вам, получайте!

Оглушительный удар грома бабахнул в открытое окно, и белые ослепительные молнии заметались по комнате. А между тем небо за окном было совершенно чистое, без единого облачка. И мрачная, жуткая тишина воцарилась... надолго.

- Что ж... женись, женись, - пробормотал Клинков, тщетно стараясь придать нормальный вид искривленным губам. - Женись! Это будет достойное завершение всей твоей подлой жизни.

- А что, Подходцев, - спросил Громов, разглядывая потолок. - У вас, наверное, когда ты женишься, к чаю будут вышитые салфеточки?

- Что за странный вопрос! - смутился Подходцев. - Может, будут, а может, и нет.

- И дубовая передняя у вас будет, - вставил Клинков. - И гостиная с этакой высокой лампой?

- А на лампе будет красный абажур из гофрированной бумаги, - подхватил Громов.

Клинков не захотел от него отстать:

- И тигровая шкура будет в гостиной. На окнах будут висеть прозрачные гардины, а на столе раскинется пухлый альбом в плюшевом переплете с семейными фотографиями.

- А мы придем с Клинковым и начнем сморкаться в кисейные гардины.

- А в альбом будем засовывать окурки.

- И вступим в связь с твоей горничной!

- А я буду драть твоих детей, как сидоровых коз. Как только ты или твоя жена (madame Подходцева, ха, ха - скажите, пожалуйста!), как только вы отвернетесь, я, сейчас же твоему ребенку по морде - хлоп!

- Небось и елку будешь устраивать?.. - криво усмехнулся Клинков.

- Я твоим детям на елочку принесу и подарочки: медвежий капкан и динамитный патрон - пусть себе дитенок играет.

- А ты думаешь, Громов, что у него дети будут долговечны? Едва ли. Появится на свет божий младенчик да как глянет, кто его на свет произвел, так сразу посинеет, поднимет кверху скрюченные лапки, да и дух вон.

- Да нет, не бывать этому браку! - с гневом воскликнул Громов. - Начать с того, что я расстрою всю свадьбу! Переоденусь в женское платье, приеду в церковь да, как пойдете вы к венцу, так и закачу истерику: "Подлец ты", скажу, "соблазнил меня, да и бросил с ребенком!"

- А я буду ребенком, - некстати подсказал огромный толстый Клинков. Буду хвататься ручонками за твои брюки и буду лепетать: "Папоцка, папоцка, я хоцу кусать".

- Попробуй, - засмеялся Подходцев. - Я тебя накормлю так, что ног не потянешь.

И опять нервно зашагал Подходцев, и снова долго молчали лежащие...

Глава X

ПОДХОДЦЕВ УХОДИТ. ЭЛЕГИЯ

Где-то между двумя подушками, где лежала голова Громова, послышался тихий стон:

- Подходцев, серьезно женишься?

- Серьезно, братцы... Ей-богу. Надо же.

- Подходцев! Не женись, пожалуйста.

- Вот, ей-богу, какие вы странные! Как же так можно не жениться?..

- Подумай ты только, - подхватил Клинков. - С нами ты живешь - что хочешь, делай. Затеял ты легкую интрижку - пожалуйста! Мы тебе поможем. Напился ты пьян - сделай одолжение! И мы от тебя не отстанем.

- Пожалуй, и перегоним, - подтвердил Громов.

- Ну, вот видишь. А жена! Ты думаешь, это шутка - жена? Да вы лучше меня спросите, братцы, что такое жена!

- Ты-то откуда знаешь?

- Я-то? Я, братцы, все этакое знаю.

- Разве ты был женат?

- Собственно говоря... как на это взглянуть. Если хотите, то... Да уж, что там говорить - знаю! Пришел пьян - бац лампой по голове! Завел интрижку - бац тарелкой по спине. Сидишь дома - нервы, вышел из дому истерика. А в промежутках - то у нее любовник сидит, то она платье переодевает, то ей какое-нибудь там кесарево сечение нужно делать.

- Странное у тебя представление о семейной жизни.

- Да уж поверь, брат, настоящее!

- Постой, Клинков, не трещи, - остановил его солидный Громов. - А не приходило тебе в голову, Подходцев, такое: просыпаешься ты утром после свадьбы - глядь, а сбоку чужая женщина лежит. И сам ты не заметил, как она завелась. То да се - хочешь ты к нам удрать - "Нет-с, говорит, постойте! Я твоя мужняя жена, и ты из моих лап не вырвешься". Ты в кабинет - она за тобой; ты на улицу - она за тобой. Ночью пошел в какой-нибудь чуланчик, где грязное белье складывается, - чтобы хоть на полчаса одному побыть - не тут-то было! Открывается дверь, и чей-то голос пищит: "Ты тут, Жанчик? Что же ты от меня ушел? Ну, я тут с тобой посижу! Зачем ты меня одну бросил, Жанчик?" Ну, конечно, ты ей возразишь: "Да ведь двадцать-то пять лет ты жила же без меня, дрянь ты этакая?! Почему же сейчас без меня минутки не можешь?" - "Нет, Жанчик, - скажет она, - было бы тебе на мне не жениться... Раз женился - так тебе и надо!" Повеситься захочешь, и то не даст - из петли вынет, да еще поколотит оставшейся свободной веревкой: "Как, дескать, смел, паршивец, вдову без прокормления оставлять!"