Солнце против правил - Анна Витальевна Литвинова

нежный, с виду хрупкий — но крепкий, он сразу почувствовал. Какая там недостаточность — нервы, выдумки. И хотя прежде даже в голову не приходило строить из себя целителя, сейчас сказал:

— Могу помочь тебе. Хочешь?

— Ну… попробуйте, — отозвалась вежливо, недоверчиво.

— Это совсем несложно. Встань прямо, руки вниз и чуть назад — как птица. Смотри на солнце и втягивай воздух губами. Будто нектар пьешь.

Она старательно исполнила, что велел. Федор заставил ее сделать пятнадцать глубоких вдохов. Лесной воздух с утра весной свеж, сосны фитонциды излучают. А если вдохнуть сложно — это обычная паническая атака. Самому полегчало, когда спокойно дышал рядом с чистым, юным созданием.

Когда закончили, взглянула с удивлением, почти со страхом:

— Я… я на полные легкие дышу! И в груди ничего не колет!

Федор не учил ни медицины, ни психологии. Зато неплохо разбирался в женщинах и знал: молодые скромняжки-тростинки обожают страдать от якобы смертельных болезней. И еще больше любят, когда находится тот, кто их исцеляет.

Он с удовольствием принял на себя миссию: окончательно избавить прекрасную царевну с удивительным именем Василиса от хандры. Неопытная девушка нескрываемо боялась санаторных отношений с вдовцом, дичилась, и это бодрило еще больше.

На фоне тертых и каких-то грязных прочих отдыхающих женщин ее чистота, восторженность, невинность — словно бальзам восхитительный.

Прежние пассии (а женщин у Федора было немало) всегда его финансовым положением интересовались. Но когда сразу сказал Василисе, что гол как сокол, она вдруг рассмеялась серебристым своим колокольчиком:

— Но это ведь хорошо!

— Почему?

— Старый мир как раз рухнул. И в стране. И у нас с тобой. Так что можно начать все с нуля. Во всех смыслах.

Федор, пока бродил одиноко по нехоженым тропам, ломал голову: чем на хлеб зарабатывать? Профессия по диплому (инженер-строитель) в новой жизни не котировалась. Иномарки из-за границы гонять? Открывать ИЧП? Торговать в Лужниках кроссовками?

Но Василиса предсказала его путь:

— Федор! Вы целитель! Со мной лучшие врачи бились, я столько процедур прошла! А вы за десять минут мне радость жизни вернули.

И он задумался: почему нет? Если вся страна перед экранами телевизора воду заряжает?

Иллюзий не строил. Понимал: рак и прочие серьезные хвори ему неподвластны. Но их и Чумак с Кашпировским не вылечат. Зато почти у каждой здоровой женщины обязательно имеется невроз, гормональный сбой, дистония или еще какая-нибудь самопридуманная болезнь.

А с ними — решил самонадеянно Федор — он уж справится. Гораздо лучше вести за собой паству, нежели таскать тяжеленные клетчатые сумки или гнуть спину на дядю.

И, конечно, в новую жизнь нужно было идти об руку с Василисочкой — его первой пациенткой, богиней и вдохновительницей.

Вдобавок к молодости и свежести оказалась девушка москвичкой, хозяйкой собственной квартиры. Бдительных старших родственников, кто препятствовал бы браку, у Василисы не нашлось, и уже к лету они поженились.

* * *

Лия оправилась от первого шока. Смотрела на отца, не могла наглядеться. Какое счастье, что жив! И как потрясающе, что им с Борькой ничего не грозит!

А еще настолько приятно, странно слышать в его голосе теплые, мечтательные, почти даже беспомощные нотки.

И Порш, что удивительно, папу окончательно за своего принял. Лаять перестал, улегся рядом, голову на лапы положил.

Лия только сейчас осознала: никогда прежде они не говорили с отцом откровенно. Тот всегда отдавал приказы — она повиновалась. Отчитывал — она признавала ошибки. Девочке в голову не приходило прийти за советом и уж тем более посекретничать.

Откуда было знать, что у твердокаменного мужчины свои сомнения, терзания, обиды? Сам на себя броню надел.

С мамой вел себя всегда сухо, сдержанно. Кто подумать мог, что здесь такая любовь? И целителем папуля, оказывается, стал с мамочкиной легкой руки?!

И вообще удивительно, что у него может быть настолько доброе лицо.

Впрочем, в амплуа романтического героя отец пребывал недолго. Встряхнул головой, словно отгоняя воспоминания, взглянул на дочь внимательно и строго спросил:

— Лия! Ты уже познала мужчин?

Она поперхнулась. Странно слышать такой вопрос в тридцать лет — да еще от родного папы.

Но ответа он не ждал. Раздумчиво произнес:

— Впрочем, о чем я? Двадцать первый век на дворе. Наверно, и в те времена девочек уже не оставалось. Это я, дурак, возомнил, на пьедестал твою мать вознес. Что еще было думать? Восемнадцать лет. Скромница, целоваться не умеет. Ее ни о чем не спрашивал, но сам был уверен: в первую брачную ночь намучаюсь. Тем более сама волновалась, губы кусала, когда раздел, грудь пыталась прикрыть. И шло у меня — с трудом, насухую. Но крови не уронила ни капли.

Мне простынь на обозрение вывешивать некому, но спросил, в шутку:

— С ротой солдат гуляла?

А она вдруг рыдать. И целую поэму мне: как в десятом классе возвращалась поздно, поймали, изнасиловали. Плачет:

— С тех пор мне и стало сложно вдохнуть. А воспаление легких — это уже потом.

Я, конечно, обнял, прижал, утешаю. И обращался с ней, с тех пор как рассказала, вдвойне бережно, чтоб не считала себя порченой, грязной. Раскрывал постепенно, терпел — что зажатая, деревянная. Про изнасилование то не расспрашивал — сразу плакать начинала. И считал, дурак, — хотя и попробовали ее уже мужчины, — по сути, все равно она девочка. Я единственный. Неповторимый и уникальный. Но оказалось — все вранье. Наглое и подлое.

* * *

Семья у них получилась старорежимная, почти домостроевская. Федор пробовал себя, взлетал и поднимался, приносил в семью деньги (изредка много, чаще — самый минимум). Она утирала детям сопли, вела дом и полностью поддерживала его во всех начинаниях. А ночами, когда кухня вычищена и остальные спят, еще и подрабатывала — вязала варежки и шарфы на продажу.

Жили небогато, трудно. Когда купили дом в деревне, ждали, что полегчает, но стало только хуже: словно прорва, тот постоянно требовал денег — то крыша течет, то печка дымит. Кормиться с огорода тоже не выходило — оба городские, неумелые. То нежданные заморозки в мае, то мучнистая роса весь урожай сожрет.

Но Василиса безропотно приняла новое их бытие. В пятницу, всем кагалом, в деревню на электричке. Летом — там безвылазно, в доме без удобств. Давно рухнули границы, кто-то открывал для себя все новые страны. Но они даже на российское море не съездили ни разу — зачем, если в деревне есть речка? Да и сколько ж это денег надо?

Но когда Борису было восемь, а Лие три, Василисе вдруг предложили социальную путевку в детский