Чёрная сабля - Яцек Комуда

трёх, а потом ваш господин захлебнётся собственной кровью.

Слуги замерли. Кулас с трудом кивнул головой.

– Слу...шайте его, – прохрипел он. – От...ступайте!

Гайдуки и слуги бросили сабли и пистолеты. А потом начали беспорядочно отходить.

– Быстрее! – Бялоскурский прижал кинжал к жирной шее пана Хулевича. – Шевелитесь, сукины дети!

Вооружённая челядь разбежалась, как стайка вспугнутых куропаток. Бялоскурский выждал ещё мгновение, а затем отвёл кинжал от шеи противника, толкнул его и пнул изо всех сил в зад. Кулас влетел в крапиву, как ядро, выпущенное из аркебузы, прокатился по камням, вскочил, уставившись злыми глазами на шляхтича.

– Мы ещё встретимся, ваша милость! – крикнул он. – Ещё сведём счёты!

– На твоём месте, пан-брат, – Бялоскурский отступил к дубу, к которому была привязана панна Гинтовт, – я бы скорее думал о том, насколько ты доверяешь своим ногам. И сумеешь ли удирать, как заяц или татарский басурман с добычей. Одно точно – тебе придётся превзойти и того, и другого, если не хочешь петь в хоре его преосвященства епископа перемышльского.

– Что такое?!

– Через мгновение я освобожу панну от пут, – мрачно сказал Бялоскурский. – И голову даю, что я, умирающий чахоточник, не смогу удержать её от погони за тобой. Убегай же, добрый совет даю!

Кулас вскрикнул в ужасе. А потом, подобрав полы жупана, пустился бегом через кусты и папоротники. Он ковылял изо всех сил, продирался сквозь заросли и ветви, споткнулся о валун и покатился вниз. Поднялся окровавленный, бежал, хромал изо всех сил, лишь бы оказаться подальше от панны Ефросиньи.

Бялоскурский подождал, пока его фигура не исчезнет в лесу, а затем перерезал путы панны Гинтовт. Полуобнажённая девушка вскочила, готовая бежать, как лань. Без слов схватила саблю и бросилась вдогонку за Куласом.

Бялоскурский присел на брошенное седло. Захрипел и сплюнул кровью. А потом, когда далеко в лесу раздался ужасающий, животный вой, сделал глоток горилки из брошенного бурдюка.

16. В ад

– Зачем ты это сделал?

– Тогда, в Хочеве, – прохрипел он, – ты встала на мою защиту и спасла мне жизнь. А я не люблю быть в долгу.

– И ты, наверное, думаешь, что я тебя прощу?!

– Я ничего не думаю.

– И правильно, пан Бялоскурский, потому что я не Богородица, и не в моей власти даровать тебе прощение.

– Я вовсе об этом не прошу.

– Раз ты вернулся, пора завершить наше путешествие. А ты ведь знаешь, куда я хочу тебя отвезти...

– Тогда в путь, милостивая панна!

– Не боишься?

– Я уже дважды сбегал из Перемышля. А из Красичина, от старосты, меня однажды выкрал пан Дыдыньский. За деньги.

– Откуда ты знаешь, пан Бялоскурский, что мы поедем в Перемышль?

Шляхтич холодно улыбнулся.

– Я, милостивая панна, сжёг за собой все мосты. Пан Дыдыньский выхлопотал для меня охранную грамоту... Грамоту в монастырь в Щижице... Но я не гожусь в монахи. Поедем уж лучше в ад, потому что я предпочитаю котлы чёрта монашеской келье и бормотанию молитв.

– Славно сказано, пан-брат. Я отведу тебя в место, где ты искупишь все свои грехи.

– Тогда в путь.

Они пришпорили коней, а затем выехали на полонину, на дорогу, ведущую под вековыми, искривлёнными буками, прямо к лесистым склонам, лугам и высоким пикам Бескид.

Иерусалим

1. Погоня

Их предваряли лай собак, стук конских копыт, крики и возгласы. Словно буря, они ворвались в окрестности Крысинова; челядь и господа-товарищи разделились на четыре группы, поскакали верхом через поля, помчались по тропинкам к хатам, распугивая кур, уток и гусей, вызывая ужас у крестьян и деревенских слуг. Глядя на всадников, скачущих через дворы, перепрыгивающих через заборы, заглядывающих в амбары и хижины, обыскивающих гумна, можно было подумать, что на деревню напали татары или жестокие сабаты из Венгрии.

Товарищи и слуги, ведущие на поводках породистых борзых, своры гончих псов, наполняющих окрестности лаем и воем, помчались прямо к усадьбе. Они осадили вспененных скакунов перед деревянным строением, увенчанным крытой гонтом крышей, опирающейся на обширные подсени, с высоким крыльцом. Челядь и гайдуки бросились к дверям, забарабанили кулаками и обухами.

– Открывайте, сто громов вас порази!

– Двери отворите!

Прошло мгновение, прежде чем лязгнули засовы. На пороге появился старый шляхтич, одетый в выцветший зеленоватый жупан с закатанными рукавами. Он был без сабли, с седыми усами, белыми волосами, как у почтенного старца, но возраст не подточил его сил – он выглядел бодрым и здоровым, не сгибался к земле, не опирался на трость или палку.

– Приветствую вас, господа! – сказал он приветливо. – Что привело вас в мой скромный дом?

– Изгнанника прячете! – крикнул усатый гайдук с лицом, украшенным двумя шрамами от сабельных ударов.

– Через лес убежал!

– В деревне укрылся!

– В усадьбе!

– Неужели вы заблудились на охоте, братья?! – насмешливо спросил шляхтич. – Или, может, чёрт вам дороги попутал в поле? Что скажете на это, пан Хамец?

Подстароста саноцкий, худой как жердь, выпрямился в седле, подкрутил пышные усы и откашлялся.

– Простите за вторжение, пан Крысиньский. Мы преследуем шляхтича, пойманного in recenti при нападении на усадьбу его милости пана Миколая Тарновского в Загуже.

– У этого человека, должно быть, есть имя и фамилия, брат.

– Это Яцек Дыдыньский, – проворчал подстароста. – Сын стольника саноцкого. Изгнанник и преступник! Он будет повешен!

– И вы говорите, что он напал на Тарновского? А я слышал, что пан Тарновский незаконно захватил Загуж почти год назад.

– В усадьбу! – крикнул молодой гайдук и бросился к дверям. – Ловите Дыдыньского!

Быстро, как рысь, старый шляхтич схватил слугу за плечо и остановил на месте, словно могучий тур останавливает атакующего козла.

– Куда это ты, брат?! – насмешливо спросил он. – Господа, даю вам слово шляхтича, что никто не переступал порог этого дома. Здесь нет ни Дыдыньского, ни кого-либо из его слуг.

– Тот, кто изгнанника в своём доме укроет, должен быть схвачен iudicio castrensi, – пробормотал Хамец. – Вы знаете, пан, что вас ждёт, если вы говорите неправду?

– Если