Чёрная сабля - Яцек Комуда

облачиться в рясу? Ты сошёл с ума, пан-брат? Воображаешь себе Бялоскурского с тонзурой, бубнящего часословы в трапезной?! Наверное, твоя милость с перемышльской башни башкой вниз свалился!

– Отец-аббат хочет дать тебе хоть минуту покоя. Где ты укроешься, пан Бялоскурский? У старосты Красицкого? У Дьявола Стадницкого? А может, к светлейшему пану за охранной грамотой поедешь? Только бы до Вислы целым добраться! Ты, пан-брат, бандит, мерзавец, подлец и изгнанник, а как будто этого мало ещё, бывший рокошанин, которого любой мужик оглоблей жизни лишит. Найдёшь ли в воеводстве хоть один дружественный двор?

– Кажется, у меня нет выбора.

– Есть. Если не примешь охранную грамоту, через два дня я начну на тебя охоту. А тогда кто знает – может, я польщусь на награду старосты Красицкого.

Бялоскурский молчал минуту. А потом протянул дрожащую руку за письмом.

– Хочешь меня, пан-брат, проводить до Щижица?

– Мне всё равно, что ты сделаешь. Я уже своё знаю и что должен был передать, то сказал. Тебе, пан Бялоскурский, принадлежит выбор, осядешь ли в монастыре или будешь до конца своих дней как волк, загнанный гончими псами. Замечу только, что в Щижице вполне пристойно. Мало постов братцы соблюдают, а порку дают только за содомию и самые большие грехи.

– Поеду, – прошептал Бялоскурский. – Вели мне дать коня, пан-брат.

– Ты выбрал мудро.

15. Волчица

Сеть упала на неё, как только она въехала между старыми буками. А вместе с ней на шею и плечи спрыгнули с деревьев два гайдука. В одно мгновение они сбросили её с коня, повалили, прижали к земле, разрывая жупан, хватая за волосы и плечи. Она боролась как раненая львица, вырывалась, кусалась и брыкалась, тогда другие выскочили из зарослей на помощь товарищам. Они не дали ей дотянуться до сабли или кинжала, а пистолеты остались в ольстрах у седла.

Уже через мгновение они подняли её с земли, грязную, в разорванном платье. Она не могла вырваться. Не могла даже пошевелиться. Нападавшие крепко держали её.

Огромный шляхтич в малиновом жупане подошёл к девушке. Он хромал на правую ногу. Схватил панну Гинтовт за волосы и грубо откинул её голову назад.

– Помнишь меня, чёртова шлюха! – процедил он сквозь стиснутые зубы. – Помнишь, что ты мне сделала в корчме у еврея Липтака в Саноке, сифилитичная потаскуха!

– Я промахнулась, ваша милость. – Она злобно усмехнулась. – Если бы я ударила немного левее, ты мог бы теперь охранять гарем у татар, милостивый господин. Или благочестивые песни петь в хоре, как те кастраты из Италии. Однако божественное провидение над тобой бдело и оставило тебе одно яичко, хоть и только для утешения. Потому что даже с обеими половинками драгоценности был ты не очень-то хорошим жеребцом.

Он ударил её изо всех сил по лицу. Голова девушки откинулась в сторону, на щеке расцвёл красный след.

– Что за сила, пан, – выдохнула она со злостью. – Жаль, что в чреслах такой нет. Говорили мне шлюхи из Перемышля, что рады бы напоить вашего конька, только ваша булава так коротка, что до источника любви дотянуться не может. Неудивительно, что издох от жажды жеребец вашей милости.

Хромой ударил с другой стороны. Ефросинья застонала. Он снова схватил её за волосы, посмотрел с презрением прямо в глаза, а потом ударил изо всех сил в живот. Она вскрикнула и согнулась пополам, застонала в могучих руках гайдуков.

– К дереву её!

Слуги поволокли Ефросинью к старому дубу. Пеньковая верёвка уже была приготовлена, покачивалась на ветру. Но время казни ещё не пришло. Пока гайдуки сорвали с панны жупан, разорвали рубаху, обнажив стройную спину и прекрасные груди, увенчанные тёмными ягодами. А потом привязали её к дубу крепкими, толстыми ремнями. Кулас взял длинный кнут, потряс им в воздухе, приблизился к девушке.

– А теперь, пташечка, – сказал он весело, – потанцуем. – Ты будешь плясать здесь, а я буду играть тебе вот этим кнутом. А когда услышу хоть один твой крик, пойдёшь покачаться на ветру.

– Не хватит тебе сил, слабак!

Кнут свистнул в воздухе, рассёк гладкую кожу на спине панны Ефросиньи. Девушка съёжилась, дёрнулась в путах, но не издала даже стона.

Хромой ударил во второй раз. Хлестнул крест-накрест, стряхивая с кнута капельки крови.

Ефросинья тяжело дышала, её лицо было облеплено мхом; чтобы не кричать, она грызла кору дерева.

– Танцуй, шлюха! – прорычал Кулас сквозь щербатые, почерневшие зубы.

– Коли вашей милости хочется танцевать, так может со мной?! – раздался чей-то голос.

Неподалёку от Куласа, в яме между корнями поваленных ветром буков, стоял Бялоскурский с рокошанкой, закинутой на плечо. Он захрипел и сплюнул кровью на землю.

– Страх вас обуял, козоёбы?! – выдохнул он. – Боитесь старого чахоточника?! Давайте же, мне не терпится сыграть вам плясовую на моей сабельке.

– Никита! Грицько, Матиас! – скомандовал Кулас. – Поблагодарите пана Бялоскурского за визит.

Вызванные гайдуки без лишних слов бросились к шляхтичу. Если они думали, что зарубят его в два счёта, то сильно ошибались. Изгнанник метнулся к ним, как рысь, избежал первого удара движением настолько быстрым, что могло показаться, будто в одно мгновение дьявол скрыл его от их взоров шапкой-невидимкой. Одним ударом с локтя пан Мацей раскроил череп первому, отбил удар второго, отскочил и, рубанув с полуоборота, рассёк ему шею. Последний из врагов приготовился к защите, но было уже поздно! Бялоскурский прыгнул на него, сбил саблю в сторону одним мощным ударом, а вторым успокоил навечно.

– Милостивые господа! – взревел Кулас, видя, что число его слуг значительно поредело. – Кончайте его! Немедленно!

Бялоскурский не стал ждать. Сам бросился прямо на вооружённых людей, ворвался между холопами и наймитами пана Хулевича. Бил как молния, уклонялся от ударов, отбивал атаки и всё время оставался в движении. Враги напирали на него со всех сторон, ударяли справа, слева, снизу, крестом и в кисть, но он искал взглядом только Куласа.

Поднялся крик и вопли, когда сабля пана Хулевича взлетела вверх, просвистела и блеснула на солнце. А потом вооружённые гайдуки, челядь и благородные господа замерли. Кулас стоял, отклонившись назад, тяжело дыша. За его спиной притаился Бялоскурский, а остриё кинжала касалось обнажённой шеи пана Хулевича.

– Всем бросить оружие и убираться в лес! – рявкнул изгнанник. – Считаю до