Владимиро-Суздальская Русь - Юрий Александрович Лимонов

товары над рекою, Леону молвящю на царя, удариша слугы царевы Леона за шью [шию — Р. А.] и хотеша и в реце утопити, сущим ту у царя всем слом Кыевьскыи сол и Суждальскыи [сол — А.] Илья и Переяславь-скыи и Черниговьскыи». Далее летописец добавляет несколько слов, определенно морализируя по поводу рассказанного эпизода: «Се же сказахом верных деля людии, да не блазнятся о праздницех Божьих».[231] Сентенция явно антигреческая.

После такого фиаско, которое потерпел Леон, представитель греческой церкви и сам грек по национальности, руководству византийского патриархата ничего не оставалось, как его «запретить» и лишить епархии. Леон был отрешен патриархом. Далее, видимо, надо было назначить преемника. Положение усложнялось еще тем, что в Константинополе было известно о смерти Феодора, митрополита Киевского. Эта должность также была вакантной. Видимо, по договоренности с Андреем владыко Феодор вручил патриарху Луке послание князя. До нас не дошло это письмо. Но сохранились фрагменты ответных грамот патриарха. По ним можно установить, к чему стремился Андрей. Оказывается, он хотел не больше, не меньше как создания новой митрополии в городе Владимире. Лука пишет: «поставити в нем (т. е. во Владимире. — Ю. Л.), от нас митрополита тамо сущего у благородна твоего Феодора».[232] Итак, была сформулирована идея создания нового церковного и идеологического центра, противопоставления его Киеву.[233] И к тому же во главе подобного центра должен был стоять человек не из ближайшего окружения патриарха.[234]Специальный посол был отправлен в «Суждаль» с посланием Луки.[235] Сославшись на канонические узаконения, патриарх отказал Андрею.[236] То, что хитрый грек лжет, — в этом никто не сомневался. Важно другое, как отнеслись к этому проекту на Руси. Без преувеличения можно сказать, что очередная идея Андрея всколыхнула все феодальное общество Руси. Создание новой митрополии, нового идеологического центра в противовес Киеву, новый духовный иерарх, не присланный из Константинополя, а выбранный местным «людьем», служили темой ожесточенной дискуссии начиная от княжеского терема до нищей избенки последнего клирика. Всех занимал вопрос о взаимоотношении Андрея с Византией, греками и патриархом.

После приезда от патриарха Феодор обосновался во Владимире.[237] Князь деятельно помогал своему епископу проводить самостоятельную от митрополита в Киеве политику. Владимирская кафедра приобрела автономное значение. Ожесточенная политическая борьба Андрея с византийским патриархатом и киевской митрополией породила самые разнообразные отклики. На стороне владимирского князя выступал Киево-Печерский монастырь, пытавшийся возглавить борьбу за национальную церковь в самом центре грекофильского влияния. Монахи яростно выступали против клевретов митрополичьей Софии на стороне Андрея. Той же позиции придерживались и в Чернигове. Местный князь Святослав Ольгович, наученный горьким опытом, как опираться в политических делах на своего епископа грека, погнал его с кафедры. Предлог был тот же, что и во Владимире, — соблюдение постов.

Характерно, что взятие Киева войсками Андрея рассматривается летописцем как следствие борьбы митрополита и его противодействия владимирскому «самовластцу» и его политике. Насколько большое значение придавали современники этой борьбе с киевской митрополией, видно из того, что судьба древней столицы государства ставилась в зависимость от дискуссии о постах. Лаврентьевская летопись сообщает: «и весь Кыев пограбиша, и церкви, и манастыре, за 3 дни, и иконы поимаша, и книгы, и ризы, се же здеяся за грехы их, паче же за митрополичю неправду, в то бо время запретил бе Поликарпа игумена Печерьского про Господьскые праздникы, не веля ему ести масла ни молока, в среды, и в пяткы, в Господьскые празьдникы».[238] Владимирский летописец в курсе всех политических новостей и деталей дискуссии. Он подробно сообщает и о том, как она развернулась в Чернигове: «помогашеть же ему (митрополиту, — Ю. Л.) и Черниговьскыи епископ Антонии и князю Черниговьскому многажды браняшеть ести мяс, в Господьскые праздьникы, князю же Святославу и не хотящю ему из-верже и из епископьи». К этому сообщению летописец добавляет сентенцию: «да внимаем мы [внимаимо — Р. А.] собе кто жо [кождо — А., кождь — Р.] нас и не противися Божью закону».[239]

Именно на 60-е гг. падает чрезвычайно интенсивная пропаганда идеи местного идеологического центра на северо-востоке. Во Владимире и Боголюбове идет оживленная литературно-агиографическая работа. Вероятно, к самому началу 70-х гг. XII в. была закончена основная политическая «композиция» — «Сказание о чудесах владимирской иконы божией матери».[240] Несмотря На простоту построения, неприхотливость сюжета, произведение несет очень четкую и ясную политическую нагрузку — идею самостоятельности города Владимира, его богоизбранности, непосредственной связи «Залесской земли» и ее центра с местной иконой божьей матери.

Одновременно во Владимире создается еще ряд произведений: «Проложная статья», «Служба» и «Слово на праздник Покрова». Все они проникнуты культом местной святыни и самого города Владимира. Интересно, что покровительство иконы распространяется не только на северо-восток Руси — Тверь, юго-восток — Муром, но и на юг — Переяславль Южный. Деталь весьма характерная, показывающая на возможное расширение влияния культа.

Более того, Андрей и Феодор создают новые общерусские церковные праздники. Так, на 1 августа 1164 г. падает торжественное утверждение праздника св. Спаса. Праздник интересен тем, что его идеологическая направленность подчеркивает значение именно местной святыни — иконы Владимирской божией матери, спасшей владимирцев и князя Андрея от внешних врагов — болгар. Отметим, что здесь мы сталкиваемся с определенным «соперничеством» нового церковного центра со старым. Именно на 1 августа в Константинополе приходился местный праздник Спаса, посвященный «чудесному спасению» императора Мануила от сарацин. Описание праздника св. Спаса во Владимире было оформлено в качестве самостоятельного литературного произведения — проложной статьи 1 августа 1164 г. Нашел он отражение и в местном летописании.[241]

Но существовали и противники Андрея. Их возражения, может быть, не носили принципиального характера и принадлежали к тактическим маневрам междукняжеской политики. Тем не менее этому противодействию позиции владимирского «самовластца» мы обязаны возникновением одного из самых блестящих сатирических памфлетов Древней Руси. Имеется в виду «Притча о слепце и хромце». В ней рассказывается, что один богатый господин имел фруктовый сад, который был огорожен забором. Хозяин, чтобы окончательно обезопасить плоды от расхищения, решил нанять сторожей. Но сама охрана могла покуситься на хозяйскую собственность. Тогда господин, который был не только богат, но и умен, прибег к хитрости. Он нанял двух калек — слепца и хромца, справедливо рассудив, что убогие не смогут из-за своих физических недостатков перелезть ограду и нарвать плодов. Но «умельцы» перехитрили господина. Действительно, каждый из них самостоятельно не мог справиться с оградой. Но хромец сел на плечи слепцу, и они, совместно компенсировав свои недостатки, перелезли через забор и ограбили «предусмотрительного