Падди Кларк в школе и дома - Родди Дойл

Кевин не выходил.

Мы стали смеяться и дразнить:

— Кева-Кева-Кева-Кева…

Лайам засвистел по-бандитски; он здорово свистел, у меня так не получалось. Суну четыре пальца в рот — язык не помещается, горло пересыхает и тянет блевать.

Кевин не выходил. Мы весело кидались в трубу навозом, который предназначался для Кевина. А тем временем он в трубе… истекает кровью? Я спрыгнул в канаву. Навоз высох и затвердел комьями.

— За мной! — заорал я наконец, хотя отлично понимал, что никто за мной не побежит. Поэтому и орал. Спасти Кевина я хотел в одиночку, чтобы получился подвиг, а не ерунда. Входя в трубу, я оглянулся, как космонавт, входящий в космический корабль. Правда, помахать не догадался. Остальные уже лезли из канавы. Да, эти спасать не побегут, даже когда станет слишком поздно.

И почти сразу я заметил Кевина. От входа его было не разглядеть, а стоило чуть-чуть углубиться — и вот он, пожалуйста, сидит неподалёку. Поднялся. Я даже не стал орать: «нашёл!» или что-то в этом роде. Я и Кевин — мы были вместе, оба зашли в трубу так глубоко, что остальные нас не видели и не слышали. Кевин оказался не ранен, но я даже не разочаровался. Лучше пусть не раненый.

Мне совсем не улыбалось сидеть в кромешной ночи, однако я сидел. Мы оба сидели рядом. Соприкасались боками, чтобы не потерять друг друга во мраке. Я привык к темноте, рассмотрел очертания неподвижной фигуры Кевина. Вот он шевельнул головой, вот вытянул ноги во всю длину. Я был счастлив, и как всегда в моменты счастья, меня клонило в сон. Страшно было разговаривать даже шёпотом, чтобы не разрушить тишину. Где-то вдали, за десятки миль, гомонили остальные. Я придумал новую игру: подождём, пока остальные затихнут и выбежим из трубы, пока они не рассказали родителям или взрослым. Рассказать они собирались не потому, что мы могли ушибиться, пораниться, а чтобы устроить нам взбучку, а себе — игру в спасателей.

Меня потянуло на разговор. Холодало. Глаза, приспособившиеся к темноте, подсказывали, что стемнело ещё сильнее.

Кевин пёрнул. Мы замахали руками перед носом. Он пытался заткнуть мой смеющийся рот ладонью, а сам корчился от хохота. Мы затеяли потасовку: так, толкали друг друга и старались, чтоб самого не толкнули. Скоро нас выследят; наши услышат смех, крики и примчатся. Последние наши мгновения. Мои с Кевином.

А потом он прищипнул меня.

В нашей школе прищипывание строго воспрещалось. Директор, мистер Финнукан, застал Джеймса О'Кифа и Альберта Женоччи за этим делом. Высунулся проверить, какая погода, гнать нас со двора или не гнать, — и застал. Он глубоко шокирован (прямо так и сказал, когда обходил все классы с беседой!), он шокирован возмутительным зрелищем, и как может один ученик поступать так с другим? Он убеждён, что виновный не рассчитывал причинить боль, покалечить; он от души надеется, что мальчик не желал нанести товарищу вред. Но…

Его «но» повисло над нами, как туча.

Это было что-то. Джеймс О'Киф вляпался, как не вляпывался никогда прежде. Да что Джеймс О'Киф! Никто в школе так не вляпывался с самого сотворения мира. Джеймса О'Кифа подняли из-за парты. Он потупился, хотя мистер Финнукан любил, чтобы голову держали высоко, и постоянно поучал нас:

— Всегда держите голову высоко, мальчики. Вы — мужчины.

Я не знал наверное, услышал ли это слово — прищипывание — или мне померещилось.

— …так называемое прищипывание.

Да, так директор и сказал, и словно огромная яма разверзлась передо мной — да перед всем классом, легко догадаться по выражению физий, когда из уст директора прозвучало это слово. Что он дальше скажет? Последний раз мистер Финнукан проводил беседу по поводу украденной бутылки чернил, которую он почему-то держал не в кабинете. А вот теперь — по поводу прищипывания. Ужас остановил моё дыхание.

— Подойди сюда, Джеймс, — произнёс директор, — И голову — выше, как я учил.

Альберт Женоччи учился не в нашем классе, а в старшем. С нами учился его брат Патрик Женоччи.

— Знаю-знаю, вы просто так играли, — начал мистер Финнукан.

Хенно стоял у него за спиной, тоже красный как помидор. Это он присматривал за нами на дворе и обязан был первый заметить, что происходит. Спасения не было. Пропал наш Джеймс О'Киф.

— Только забавлялись. Но в этом нет ничего забавного, мальчики. Ничего смешного. Такие игры, как я наблюдал сегодня утром, могут нанести серьёзнейший вред.

И всего-то?

— Эта часть тела очень нежна и чувствительна.

О да, мы знали.

— Ты мог сломать этому мальчику жизнь. Просто шутки ради покалечить его навсегда.

Директор не собирался делать ничего ужасного или смешного. Он даже не употребил слов «яички», «член» или «половые органы». Мы почувствовали некоторое разочарование, зато проходило время контрольной по истории (тема — жизнь фениев) и сейчас будут убивать Джеймса О'Кифа.

— Садись, Джеймс.

Я ушам своим не поверил. Джеймс О'Киф тоже не поверил. Да никто не поверил.

— Садись.

Джеймс О'Киф полусидел-полустоял за партой. Что за надувательство! — читалось на его физиономии, — Где же порка?

— Я не желаю сталкиваться с этим снова, — прибавил мистер Финнукан.

И всё.

Хенно мог устроить ему взбучку по уходе мистера Финнукана. Однако не устроил. Мы вернулись прямо к контрольной.

Проходил месяц за месяцем, и все каникулы улицы у нас не было, одни руины. Папаня припарковался у магазинов, потому что больше стало негде. Миссис Килмартин, хозяйка магазина, которая славилась умением выслеживать воришек, постучалась к нам, злая, как чёрт: грузовой машине поставщика негде было встать из-за нашей, Кевинова папани и трёх других легковых. Впервые в жизни я видел такую злющую женщину. Это вам не парковка, ёрш его медь, разорялась она, я, в конце-то концов, налоги плачу! Щурилась, потому что отвыкла от дневного света, вечно в магазине, за тусклым дверным стёклышком. Маманя стояла столбом: папаня был на работе, а сама она водить не умела. Миссис Килмартин протянула руку:

— Ключи.

— У меня ключей нет, я…

— Да Бога ради!

Уходя, сломала ворота. Ну, то есть не сломала, а так толкала, что могла бы и сломать.

Я побежал отворить ей, а она процедила вместо спасибо: «Т-твою мамашу».

Я подумал, что вляпался. Один раз миссис Килмартин меня уже ложно обвинила. Забежал что-то купить, стал выбирать, а она подумала: вор. Как-то взял посмотреть неудачно, будто бы сейчас в карман суну.

У миссис Килмартин я сроду ничего не воровал.

Попасть в тюрьму можно, если украдёшь зараз на десять шиллингов. Моего и Кевинова возраста людей в тюрьму не сажают. Пожурят и разведут по домам. Поймают во второй раз — посылают в Артейн. Там как побреют голову налысо…

Бегать по трубе мы перестали — слишком далеко она выводила, вообще за город. Настало время исследовать люки, возвышавшиеся над дорогой, как домики. Облепленные цементом, они сравнялись с мостовой и превратились в часть дороги. Мы поймали Эйдана и засунули его для смеху в люк. Он провалился на платформу, и мы швыряли в него грязью. Мог бы и спрятаться, ведь платформа была намного шире люка. Тогда мы кидали бы комья грязи пониже, под углом, чтобы попасть в стенки платформы и, если удастся, в Эйдана. Мы его окружили. На месте Эйдана я спрыгнул бы в трубу и вылез бы в другой люк, прежде чем остальные догадаются, куда я смылся. А потом бы всласть покидался камнями. Но Эйдан не двигался с места и ревел. Мы всё косились на Лайама: он всё-таки Эйдану брат. Лайам невозмутимо кидался навозом в люк. Так что и мы кидались.

Новая дорога на всём протяжении была прямая, срезала по краю доннеллиевские поля, срубила изгороди, и дом фермера стал как на ладони: точь-в-точь кукольный домик Кэтрин, если распахнуть дверцы. Все окрестные стройки вдоль поля были видны, и ферма выглядела, точно в окружении врагов. Коров перевезли на новую ферму в громадных грузовиках-скотовозках. Пахло очень смешно. Одна корова забрыкалась, не хотела подниматься по пандусу в кузов. Доннелли наподдал ей тростью. За его спиной стоял дядя Эдди, тоже с палкой, и тоже наподдал корове. Интересно было поглазеть, как коров загоняют в грузовики, и как они, бедняги, просовывают морды через загородку.

Дядя Эдди уселся в грузовик рядом с водителем и выставил из окошка локоть. Мы махали ему и кричали: «Ура!», когда набитая коровами скотовозка выползла в развалившиеся ворота фермы и свернула налево, на новую дорогу. Как будто дядя Эдди тоже переезжает.

Потом я столкнулся с дядей Эдди поздно вечером. Он нёсся в магазин купить Доннелли вечернюю газету.

Старый железнодорожный мост был маловат для новой дороги, так что выстроили новый, из великанских бетонных плит, прямо рядом со старым. Дорога ныряла глубоко под мост, чтобы могли проехать большие машины, грузовики, автобусы. Землю с дороги разгребли бульдозерами, и по обочинам высились целые земляные горы. А чтобы эти горы не сползали на дорогу, построили ограждение, тоже из бетонных плит. Шептались, что на этой работе погибли двое. Сами мы при этом не присутствовали, но верили. Кусок доннеллиевского поля упал им на головы, накануне прошёл дождь, земля сырая, тяжёлая. Они захлебнулись в грязи.