Голод. Одержимые - Любовь Попова

Руки жаждут мести. За возбуждение. За поведение. За распоясанность и мое дичайшее волнение.

Я хотел Васю разодрать на ошметки, когда Дэн принес первое доказательство, что она пошла в разнос, но сдержался.

Потому что правильно. Так и должно быть.

Общение с чужими мужиками, а главное, отсутствие моей реакции на это спасет ей жизнь. И похрен, что после того, как все закончится, я заживо сожгу каждого, кто ее коснулся, а ее запру в квартире и буду трахать, пока не сдохнет.

Тварь. Она еще узнает, что такое любовь. Захлёбываться будет своей любовью, глотать снова и снова.

И дня ведь не прошло после ее отъезда, она уже улыбалась другому. А мне мучайся со стояком.

В клубе Самсонова «Парадиз» как всегда ажиотаж, я быстро высматриваю белую голову Дэна.

Тот тут же проталкивается сквозь толпу ко мне. Ищу взглядом Васю, но нахожу только разодетых в дешевые шмотки шлюх.

В Васе даже в штанах милитари есть класс, а в этих уже даже спускать сперму не хотелось, так тошнило от одного вида.

— Кто ее пасет? — спрашиваю подоспевшего Дэна, выискивая глазами белый пучок. Но вижу только кучу одинаковых мочалок. Да где она? Дэн нап*здел что ли?

— Не видно пока, — докладывает Дэн и указывает на какую-то шмару в леопардовом мини. — А вон он, в серой футболке, смотрит прямо за Василисой.

— А где она? — не понял я, но направил пару пацанов к бару.

— Ну вон же, трется об Пашу и жирную подружку.

Я хмурюсь снова, обводя взглядом танцпол, и столбенею.

В голове тут же происходит атомный взрыв, когда вижу шлюшье мини, разметавшиеся по плечам волосы и платье, которое еле-еле скрывает грудь.

Огонь злости, что горел всю неделю, разрастается огромным пожаром. В голове стучат тамтамы, призывая к убийству.

Я стискиваю кулаки, челюсть, скриплю зубами. Пора показать Василисе, что, когда говорят «не дурить», имеют в виду не появляться в бл*дских нарядах в одном из самых развратных мест Москвы.

Иду вперед. Только и думаю, как сдерживаться и не отмудохать дуру прям посреди зала, в центре которого она так извивается, крутит упругим задом.

Сводит с ума. Доводит до дрожи. Почему это она для меня так не танцевала. Почему я ни разу не видел, как приподнимается в движении ее грудь, как тело извивается под быстрые симпатичные ритмы дабстепа.

И я бы, наверное, даже успокоился, наслаждался маленькой сиреной, мысленно натягивал во всех позах, но вдруг увидел, как Паша, педиковатый парень, прижимает ее тесно к себе и пытается поцеловать.

Пытается, потому что в следующее мгновение врезается в толпу людей, а я тащу Васю к туалетам. Надо кое-что ей объяснить, после того как порву ей трусы и кончу.

Глава 17. Василиса

В голове отчётливо шумит кровь. Такое ощущение, что я одна из молекул, несущихся по венам, как на американских горках.

Осталось только крикнуть

«Эгей, поднажми, кровинушка! Жми родная».

Больше движения. Больше алкоголя. Больше танцев. Хех… Не пришел. Эта сволочь проигнорировала, что я тут пьяная, разодетая, как шлюха на этом сборище порока и разврата.

И все лижут глазами мое тело. А я еще поддаю жару. Смотрите, смотрите. Теперь, окончательно свободна. Сомнения растоптаны десятью сантиметрами ненавистной шпилькой. Потому что тот, кого я хочу любить, кого я хочу трахать, от кого я в конце концов хочу ребенка, просто меня кинул! Забил гвоздь в крышку гроба, в котором были наши чувства. Такие дикие, как пламя. Такие острые, как нож. Такие пугающие, как высота. Но с ним… С ним ничего не страшно.

А без него плевать. Просто плевать на все. Знаешь, что, Черкашин — плевать. И даже на то, как член Паши, никогда на меня не реагирующий, начал бухнуть — плевать. И на его руки на моей груди, и даже на язык, что пробрался мне в рот. Плевать! Плевать! Плевать!

Паша? Да кто угодно. Чувства требуют выхода. Эмоции требуют праздника. Собственно, почему бы не подарить немного ласки лучшему другу? Он в отличие от Черкашина не бросит меня. Не растопчет чувства. Не бросит на растерзание врагам, не понимая, что только с ним я буду в безопасности. Только он мой оплот и средневековая крепость.

Но что это?

— Куда? — кричу, цепляюсь руками в мятую, влажную рубашку Паши, словно в игрушку. Не надо отбирать! Я только расслабилась!

Но его уже нет. Он ржет в толпе, а Данила поднимает его на ноги и куда-то тащит. Данила?

Он все еще здесь?

— Ай! — кричу от боли, когда чувствую захвата плеча. И в этом захвате ярость, злость и, конечно, ревность.

Господи, Макар! Макар здесь?!

Его руки с черным плетеным рисунком хвоста дракона, чуть поддёрнутая загаром кожа, его ремень с армейской бляшкой.

Тело трепещет от страха и предвкушения, когда я, еле ковыляя на каблуках, поднимаю взгляд и вижу любимый подбородок. Сжатую челюсть и желваки, так рьяно ходящие на острых скулах.

О, божечки, да он злится. Макар пришел. Пришел меня наказать.

Но пусть не думает, что я так просто сдамся. Я гордая! Пусть не думает, что я потеку, как только он коснется меня, моего тела, моей души.

И пусть обманывать себя так просто, я все равно не покажу ему как рада, счастлива, влюблена, люблю! Не покажу, что он еще что-то значит для меня.

Он проводит меня сквозь пьяную толпу, расталкивает всех, как воду, кого-то просто отпихивает, даже не думая извиниться.

— Это, — еле ворочаю языком, — между прочим не твой клуб. Ты очень невоспитанный. Очень плохой, хих, мальчик.

Он молчит, поджимает губы, наверное, хочет гадость сказать, пока ведет меня куда-то на второй этаж. Он вообще любитель гадости сказать и матерится так забавно, с акцентом. Наверное, даже за восемь лет в России не понимает, как маты произносить. Забавный. Родной. Любимый.

Такой любимый, что даже толчок