Вдребезги - Генри Парланд

Но потом разговор прерывался, и комната наполнялась прозрачной тишиной, которую оба боялись спугнуть. Ами придвигалась к писателю, страшась вызвать малейший звук, и клала голову ему на колени. Двое замерзших людей, пытающихся растопить ледяную корку, которая отгораживала их от остального мира. Писатель осторожно гладил девушку по волосам и, поскольку она не шевелилась, скоро забывал о ней. Он ни о чем не думал, просто следил, как некие образы рождались и гасли в его сознании, никак на них не реагируя. Однажды он увидел перед собой лицо Бригитты, и его пальцы почувствовали, что у нее такие же мягкие волосы, как у Ами. Отдавшись внезапному порыву страсти, писатель наклонился поцеловать Бригитту, но встретил удивленный и вместе с тем готовый ответить на его порыв взгляд Ами и бросился в прихожую за сигаретами, что лежали у него в кармане пальто. Так он объяснял свой поступок Ами, а на самом деле, Бог знает по какой причине, кинулся к зеркалу и едва не отпрянул, увидев растерянное полубезумное лицо, которое в нем отразилось. После этого писатель весь вечер исподтишка подозрительно наблюдал за Ами, словно хотел убедиться, что это в самом деле она, а когда они легли в постель и ее голова лишь слабо светилась на подушке, он вопросительно склонился над ней, так что она в испуге села и приложила ладонь к его лбу: не пей так много, а то у тебя начинаются видения. Он рассмеялся в ответ. Но тут же увидел, что на него глядят широко расставленные глаза Бригитты, и поспешил спрятать голову на груди Ами, которую та, желая его успокоить, подставила, прошептав с материнской нежностью: «Я здесь». Но писатель не скоро успокоился, часы с явным призывом тикали на столике, и он все время пытался вспомнить нечто очень важное, а когда наконец вспомнил, увидел перед собой залитый солнцем пляж, а на нем — Бригитту в купальном костюме; она зарывала ноги в песок.

Эпилог

Когда писатель завершил роман и получил за него гонорар, то решил пропить его. Это решение не было случайной причудой, а скорее потребностью, которую он вынашивал в себе несколько недель и которая постепенно становилась все более и более настоятельной. Он получил деньги в пятницу и поделил их на две части, а когда уходил из дома в тот же вечер, большую взял с собой, чтобы рассчитаться с персонажами этой истории.

После того как он передал рукопись в издательство, друзья преследовали его день и ночь с самыми неподходящими требованиями и предложениями. Ему даже сообщили, будто Бригитта намеревается выйти замуж за коммивояжера, что совершенно не вписывалось в его замысел. Все пеняли ему, что стиль его суховат, что он слишком много внимания уделял малозначительным деталям, местами подражал Прусту и бесцеремонно обращался с Ами. Последнее замечание особенно беспокоило писателя. Ами была мертва, а мертвые могут мстить. Но разве он не схематизировал ее, превратив в образ, в персонаж романа, существовавший лишь на бумаге?

Именно эта тревога гнала писателя по улицам маленького чужеземного городка, куда забросила его судьба. Стояла осень, моросил мелкий колючий дождь, мокрые крыши в тусклом сиянии капель казались еще ниже и невзрачнее. Писатель зашел в небольшой кабачок, который был едва заметен во дворе, и влил в себя несколько бокалов прямо у стойки. Это уменьшило тяжесть, которую он носил в себе, на миг ему стало легче, он несколько раз глубоко вздохнул, расплатился и ушел.

Писатель не знал, куда идти. В городке было общим счетом шесть кабаков, и он знал, что со временем посетит их все. Но сначала ему хотелось найти себе компанию — все равно какую. Он вдруг понял, что боится расплаты, которая последует ночью, и старается оттянуть ее. Но улицы были чисто вымыты дождем и почти пусты.

В конце концов он завернул в ресторан, где, как ему было известно, мог рассчитывать хотя бы на общество какой-нибудь девицы из бара. Это было затхлое помещение с низким потолком, известное своим спившимся капельмейстером — толстым сальным евреем, чей сюртук вечно был в пятнах от пива и коньяка. Писатель раздобыл себе в подружки дородную размалеванную русскую деваху, у которой обнаружился внушающий уважение аппетит, и напился как унтер-офицеришка.

Осушив полбутылки, он обнаружил определенное сходство между девицей и Ами. Вымытые оксигенолем тщательно завитые волосы и покорный усталый рот в самом деле отдаленно напоминали светлую переутомленную головку Ами. Девицу звали Галя, она получала от директора ресторана по доллару за каждую заказанную клиентом бутылку коньяка. С профессиональной гордостью в голосе и весьма комичным кокетством она поведала, что одна может выпить две с половиной бутылки. Твое здоровье! Писатель рассеянно кивнул и с тревогой оглядел зал: нет ли знакомых. Девица из бара казалась ему коварной и холодной. Это словно была и не женщина, а сосуд в форме человека, в который можно было залить столько-то литров.

Но потом она оттаяла, и черты ее, по мере того как коньяк смазывал их, начинали все больше оживать. Галя смеялась и говорила надтреснутым голосом, в глубине которого звучали более мягкие ноты, вырывавшиеся из глубин ее «я», где их опасливо хранили от чужих глаз. Она наклонилась совсем близко и предложила:

— Хочешь, поднимемся в мою комнату? У меня есть граммофон, можем потанцевать под него.

При этом у нее появилось то кокетливое соблазняющее выражение, какое бывало у Ами, когда та просила писателя о чем-нибудь. Он покорно встал и последовал за девицей по темной лестнице наверх в ее комнату, находившуюся в том же доме.

На лестнице Галя поскользнулась и мягко и бесстрастно повалилась ему на руки, уверенная, что кавалер подхватит ее, — очевидно, она была уже достаточно пьяна. Он отнес ее в маленькую скудно обставленную комнатенку, где с этажерки в углу на них угрожающе взирал огромный граммофон. Девица ловко упала в шезлонг и свернулась там калачиком, словно кошка. Писатель же нервно вышагивал взад-вперед по комнате и, чтобы найти хоть какой-то выход своему беспокойству, завел граммофон. Словно по волшебству, Галя извлекла новую бутылку и два стакана. Она облачилась в некое подобие халата, едва сходившегося на груди и обнажавшего на удивление прозрачную кожу.

Время растянулось в бесконечную тоску.

— Есть у тебя карандаш? — спросил писатель внезапно, доставая блокнот.

Девица посчитала вопрос неуместным.

— Карандаш? Для чего тебе здесь понадобился карандаш?

— Хочу записать кое-что, чтобы не забыть, — отвечал он рассеянно. — Живее, разве так трудно сразу дать мне карандаш! — закричал он почти в бешенстве.

Галя в испуге схватилась за сумочку и высыпала содержимое на стол:

— Вот!

Писатель подсел к ней на шезлонг. Девица с любопытством заглянула через его плечо, он почувствовал, как в нос ему ударил сильный запах пудры и коньяка, и под его воздействием провел на бумаге несколько ничего не значащих линий. Что, собственно, он хотел записать? Он уже забыл, но осталось горячее желание это сделать. Писатель беспомощно оглядел комнату. Ясно: он должен дополнить портрет Ами некоторыми чертами Гали. Но какими? Он едва поспевал за движениями карандаша, который вдруг сделался таким маленьким и легким, что пальцы с трудом его удержали.

Стихотворения,

написанные по-русски

(публикуются впервые

по архивным материалам)

Цикл «Чулки»

Сперва играло солнце,улыбаясь,как только женщины и радуга могут          улыбаться.Тогда кто-то зафилософствовал(аналитично, кажется, он сказал).

Маленькая змеиная головка,плечи, с которых все стремится вниз,изрядная доля самоуверенности в ногах —почем мне знать?

Но змеиная головка напоминает женскую,и плечи знают, чего хотят,и ноги —почем мне знать?

В мушином жужжании моих          мыслейя крадусьс газетой в руках:шлеп! шлеп!

А,сентиментальность,мокрое пятно на обоях,как ты себя чувствуешь?Не смей дрыгать ногами,любовная тоскашлеп! шлеп!В окно жужжавылетает жирная муха.

Закрытые двери,два пьяныхи девчонка,умоляющаябессердечные узоры обоев.

Я думал:это был человек.а это было его платье,и я не знал,что это то же самоеи что платья могут быть очень красивы.

Распродажа идеалов —вы говорите, она уже началась,но я говорю:мы должны еще понизить цены.

Теперь я знаю —это зависит от чулок!Все — эротика, эстетика, религия,человеческое достоинство(что был бы самВельзевулв старых, шерстяных,скверно заштопанных носках?)

Программа широких штанов:будембольше платьями,меньше людьмии душу зашьем в подкладку.

Ноги,что вы знаете о ногах?Вы,которые думаете о юбках,когда проходитемимо витрины «Чулочного Централя».Что вы знаетео ногахдвадцатого столетия?

Идиоты!Которые думают,что у черта есть золотые платья.У черта нет платьев!Во всем адунайдется, пожалуй, две-три парыразодранныхкупленных в ломбарде подштанников.

В день Большого Похмелья,когда звезды икаюти все архангелы пьют сельтерскую воду,мы соберемсяв кафеслушать мелодии женских ножек.

Встретилпрекраснейшую танцовщицу Испании.Nana de HereraГоворила по-немецки(очень хорошо)у поезда в Або.Ее губыдавали сигнал остановиться,и все локомотивы задержали дыхание,когда она по-немецки(очень хорошо)…

Афиши наших лиц,пускай они выкрикиваютсвое: я, я!Только когда они проорут:мы! мы! мы! —сорвем визге их гримасы,дадим солнцузагримировать их под человеческие          лица.

Сегодня так холодно.Дыханье световых рекламколет как ледяные иглы.Тени проводовхотят перерезать мне горло.Воздух, дрожа,забился в ближайший переулок.

Все оничего-нибудь от меня хотят.Даже папиросный дымизвивается, как вопрос.Двери хотят меня проглотить,ноги спичектакие длинные и голодные.Чашки кофепрезрительно кривят свои бледные          губы.

Поездвколачивает свой жесткий ритмв мою кровь.Не о людях эта песня,не о Боге или любви —она о железеи из железа.

Склады досок жмутся ближе друг к другу,каждая соломинка кокетничает с ветром,галоп забороввслед за канавами,так что чахоточно-бледное небокаждый вечеркраснеет.

Крутит тьма,полосы света, тенив наши окна:хотите с нами?Разве вы не видите:дома приселидля прыжка,дороги готовы вскочить,бросить об землю постовые фонари.Телефонные проводамечутся туда и сюда,ловя звезды!Хотите с нами?

Гора у Фридриксберга:Рана через все лицо,Истекая кровьюПод ножами локомотивных свистков.

Далеко в TölöАфиша автомобильных шин,лучших в этом году.Каждое утро,когда я дожидаюсь трамвая,я стою благоговейно, тихоперед еегордым, приказывающим:купи!

Возвращенное имя