Вдребезги - Генри Парланд

С помощью незначительного маневра, каким Ами попыталась скрыть за холодным тоном свое смущение, она сумела найти его самое уязвимое место — нерешительность и неуверенность: он никогда не знал, как поступить — действовать ли самому или остаться сторонним наблюдателем. (И вечно выбирал то, что совершенно исключалось в данных обстоятельствах.) На этот раз писатель снова столкнулся с той же самой проблемой. Он понимал, что пассивная роль, которая уготована ему на два последующих дня, превратит его к моменту их встречи, назначенной Ами на субботний вечер, в равнодушного зрителя, неспособного действовать, и в то же время отдавал себе отчет, что действовать необходимо. Эта перспектива мучила его и превращала остатки решимости в нелепые бессмысленные метания; писатель подолгу сидел перед зеркалом, размышляя над тем, которая из черт его худого печального лица могла бы произвести наибольшее впечатление на Ами, и в конце концов всякий раз показывал язык своему отражению, которое мгновенно отвечало тем же; тогда он в испуге отворачивался, брал книгу, листал и с отвращением откладывал. Или вдруг на улице он замечал, что на него поглядывает какая-то барышня, и тут же принимался изображать из себя Наполеона: злобно смотрел мимо, хотя в душе буквально изнывал от одиночества.

(В данном случае, возможно, ярче всего проявилась поэтическая натура писателя: он был неспособен понимать людей и обстоятельства отдельно, самих по себе, и стремился немедленно установить между ними взаимосвязь. Но видимо, он был не в достаточной степени поэтом, поскольку не мог довольствоваться созданными им же схемами и всякий раз пытался вернуться к реальности, чем неумолимо разрушал собственные конструкции. Поэтому эта книга и называется «Вдребезги».)

19

Он взял ее спустя одну или две недели и воспринял свою победу как чистую случайность, на которую безусловно не имел никаких прав. Это была не более чем взаимная уступка — «пусть будет так», поскольку оба понимали, что не созрели для настоящей любви и поэтому ждать ее бессмысленно. Если поначалу их встречи имели свежий налет импровизации, то впоследствии превратились в убийственно тоскливые сидения в кафе и прогулки, это порождало скуку и безразличие, и в конце концов однажды вечером Ами позволила отвести себя наверх в его комнату и послушно и безучастно разделась. Он помогал ей с чинной вежливостью, которая с самого начала лишила ситуацию всякой романтики, но в то же время помешала ей выродиться в обыкновенное свинство. На самом деле перед его внутренним взором Ами уже давно была раздета, так что пока она снимала одежду, писатель испытал почти такое же хладнокровное удовлетворение, как и ученый, который создал теорию и убедился, что она соответствует действительности. Спустя несколько часов Ами покорно ушла, он проводил ее на улицу и видел, как ее силуэт постепенно стирается вечерними сумерками. Медленно поднимаясь по лестнице, он вдруг почувствовал, что на этот раз увяз основательнее, чем обычно, что-то в поведении Ами при прощании подсказывало ему: это не первый и не последний раз и она наверняка вернется. Они обнаружили, что подходят друг другу: оба были неспособны на глубокое чувство, но в то же время достаточно благоразумны, чтобы это сознавать. Они пытались на свой лад находить удовольствие друг в друге; он все глубже и глубже постигал ее не слишком сложную натуру, а она не чувствовала себя одинокой. Отсюда впоследствии родилась взаимная симпатия, можно было бы даже назвать это любовью, поскольку приступы ревности составляли важную ее часть, симпатия, которая заставляла их искать общества друг друга и проводить вместе несколько часов. Писатель вспоминал, что всегда скучал в обществе Ами. Но они быстро нашли выход — алкоголь, поэтому он и играет такую большую роль в этой истории. (Это ни в коей мере не опошляло их отношений и не являлось признаком импотенции, а играло для них ту же роль, что поход в кинематограф для иных влюбленных пар. Опрометчиво предполагать, что тех привлекает лишь темнота зала. Любое чувство следует подкармливать чем-то «новеньким», чтобы оно не ссохлось до привычки.)

Другим выходом была страсть Ами к поездкам на автомобиле. Она заставляла писателя отправляться с ней на прогулки за город, при этом сама усаживалась рядом с шофером, а он пребывал в одиночестве сзади и следил, как счетчик неумолимо вытягивает одну марку за другой из его бумажника. Ами обычно снимала шляпку, и волосы развевались, закрывая ее лицо, которое делалось тем оживленнее и моложе, чем выше становилась скорость автомобиля. Скорость неизменно приводила Ами в восторг, она целиком отдавалась наслаждению и совершенно забывала о своем спутнике, трясущемся на заднем сиденье. Обычно они останавливались у какого-нибудь придорожного ресторанчика, выпивали по чашечке кофе и прогуливались по окрестностям. Оба не умели любоваться природой, она была для них совершенно чуждой и не пробуждала ничего, кроме чисто эстетического наслаждения, которое, в свою очередь, могло вызывать совершенно неожиданные настроения. При виде рощицы или заросшего пруда они теряли ощущение безопасности, которое сопутствовало им в городе, и чувствовали себя растерянными и испуганными среди всех этих стволов. Чтобы скрыть страх, они лгали друг дружке, говоря, как прекрасно оказаться вот так вдали от пыльных улиц и ступать по мягкому упругому мху. Они повторяли это так часто, что, вернувшись в город, почти верили в это сами, и однажды в воскресенье решили уехать на целый день. К счастью, в тот день пошел дождь, и запланированная поездка так и осталась заманчивой иллюзией, превратившись в излюбленную тему разговоров, когда писатель усаживался в шезлонге в комнате Ами, а она полулежала, свернувшись, подле него с длиннющим мундштуком в губах.

Но потом разговор прерывался, и комната наполнялась прозрачной тишиной, которую оба боялись спугнуть. Ами придвигалась к писателю, страшась вызвать малейший звук, и клала голову ему на колени. Двое замерзших людей, пытающихся растопить ледяную корку, которая отгораживала их от остального мира. Писатель осторожно гладил девушку по волосам и, поскольку она не шевелилась, скоро забывал о ней. Он ни о чем не думал, просто следил, как некие образы рождались и гасли в его сознании, никак на них не реагируя. Однажды он увидел перед собой лицо Бригитты, и его пальцы почувствовали, что у нее такие же мягкие волосы, как у Ами. Отдавшись внезапному порыву страсти, писатель наклонился поцеловать Бригитту, но встретил удивленный и вместе с тем готовый ответить на его порыв взгляд Ами и бросился в прихожую за сигаретами, что лежали у него в кармане пальто. Так он объяснял свой поступок Ами, а на самом деле, Бог знает по какой причине, кинулся к зеркалу и едва не отпрянул, увидев растерянное полубезумное лицо, которое в нем отразилось. После этого писатель весь вечер исподтишка подозрительно наблюдал за Ами, словно хотел убедиться, что это в самом деле она, а когда они легли в постель и ее голова лишь слабо светилась на подушке, он вопросительно склонился над ней, так что она в испуге села и приложила ладонь к его лбу: не пей так много, а то у тебя начинаются видения. Он рассмеялся в ответ. Но тут же увидел, что на него глядят широко расставленные глаза Бригитты, и поспешил спрятать голову на груди Ами, которую та, желая его успокоить, подставила, прошептав с материнской нежностью: «Я здесь». Но писатель не скоро успокоился, часы с явным призывом тикали на столике, и он все время пытался вспомнить нечто очень важное, а когда наконец вспомнил, увидел перед собой залитый солнцем пляж, а на нем — Бригитту в купальном костюме; она зарывала ноги в песок.

Эпилог

Когда писатель завершил роман и получил за него гонорар, то решил пропить его. Это решение не было случайной причудой, а скорее потребностью, которую он вынашивал в себе несколько недель и которая постепенно становилась все более и более настоятельной. Он получил деньги в пятницу и поделил их на две части, а когда уходил из дома в тот же вечер, большую взял с собой, чтобы рассчитаться с персонажами этой истории.

После того как он передал рукопись в издательство, друзья преследовали его день и ночь с самыми неподходящими требованиями и предложениями. Ему даже сообщили, будто Бригитта намеревается выйти замуж за коммивояжера, что совершенно не вписывалось в его замысел. Все пеняли ему, что стиль его суховат, что он слишком много внимания уделял малозначительным деталям, местами подражал Прусту и бесцеремонно обращался с Ами. Последнее замечание особенно беспокоило писателя. Ами была мертва, а мертвые могут мстить. Но разве он не схематизировал ее, превратив в образ, в персонаж романа, существовавший лишь на бумаге?

Именно эта тревога гнала писателя по улицам маленького чужеземного городка, куда забросила его судьба. Стояла осень, моросил мелкий колючий дождь, мокрые крыши в тусклом сиянии капель казались еще ниже и невзрачнее. Писатель зашел в небольшой кабачок, который был едва заметен во дворе, и влил в себя несколько бокалов прямо у стойки. Это уменьшило тяжесть, которую он носил в себе, на миг ему стало легче, он несколько раз глубоко вздохнул, расплатился и ушел.