Когда говорит кровь - Михаил Александрович Беляев

– То-то я смотрю, ты наплодил множество детей, да и с женой у тебя всё чудно.

– Не смей передергивать Лико. Ты был моим чудом. Моим даром богов, что после многих лет и женщин, приносивших мне лишь мертворожденных сыновей и дочерей, послали своё благословение. Ты, чья жена понесла и родила здорового сына сразу, не знаешь, что такое хоронить так и не рождённых детей. Как раз за разом, год за годом, видеть лишь худощавые и бездыханные трупики. Так что даже не смей меня в чём-то упрекать. Боги были добры к тебе и дали тебе крепкое семя и здоровую жену, способную от него зачать. Так что именно на тебе и лежит ответственность за будущее нашего рода. За наше продолжение и наследие.

Лико посмотрел на него очень пристально. В его глазах была не злость, а скорее холод. И в этом холоде Шето почувствовал несказанные слова: «Однажды я сам буду определять, каким именно будет наше наследие». «Да, ты будешь,– мысленно ответил ему Первый старейшина.– Но к этому времени ты уже сам станешь мной».

Они посидели ещё немного молча, а потом встали и, не проронив больше ни слова, пошли по тропинке в ту часть сада, в которой Шето и нашел своего сына.

– Да, у алатреев новый предстоятель,– бросил напоследок Первый старейшина.– Убар Эрвиш. Джаромо почему-то вбил в свою голову, что этот старый вояка уведет у тебя войска. Даже просил вернуть наши походные тагмы назад к городу. Я назвал это бредом. Но прошу тебя, уважь его немного и почисть домашние тагмы в Кадифе от слишком уж неверных алатреев.

Лико кивнул. От упоминания Убара Эрвиша его глаза вспыхнули живым интересом, но он не стал спрашивать у отца хоть что-то ещё. Обида и гордость как всегда наложили немую печать на его губы. Они попрощались кивками и Первый старейшина пошел прочь.

Уходя, он бросил взгляд в тот тенистый угол, в котором нашел сына с Патаром и престарелым учителем. Теперь там было пусто.

Как там говорил его сын? У него нет возлюбленной среди благородных женщин и спал он лишь с одной рабыней? Первый старейшина вспомнил, как уже не раз видел возле Лико миловидную русоволосую девушку, на шее которой красовался рабский ошейник из хитроумно переплетенных золотых цепочек, украшенных самоцветами.

Последний раз он видел её вчера, как раз тут, в этом саду. Лико читал какой-то свиток у одного из фонтанов, а эта рабыня сидела возле его ног, нежно прижавшись щекой к его колену. Первый старейшина напряг память, пытаясь воскресить образ этой невольницы. Да, она определенно была симпатичной, может даже и красивой, если бы Шето умел понимать эту грубую красоту варварок. У неё были большие глаза, чуть вздернутый нос с широкими и крупными ноздрями, пухлые щёчки, покрытые россыпью веснушек и тонкие губы. Вопреки вулгрианскому обычаю волосы этой девушки были не заплетены в косу, а скручены в толстый пучок на затылке, от чего её длинная шея, сидевшая на покатых плечах, казалась ещё длине. Да и фигурка у нее была слишком худой и невыразительной, подходящей скорее девочке, чем женщине.

Похоже, именно с этой вулгрианкой его сын и спал все эти два года. Та, что должна была развлекать его на войне, теперь жила с ним в его доме. Под одной крышей с законной женой. Если бы Айра не оставалась забытой и заброшенной, то развлечение сына никогда бы не привлекло внимание Первого старейшины. Но сейчас он чувствовал, что в этой дикарке может скрываться угроза для семейного покоя. А это было неприемлемым для Шето Тайвиша.

Покинув внутренний сад и отдав пару распоряжений рабам, он отправился обратно в смотровую залу, где его уже ждал брат вместе с делегацией городских сановников, коллегиалов, логофетом торговли Арно Себешем, жрецами и самим Верховным понтификом Лисаром Анкаришем. Шето заметил, что последний посматривал на него как-то странно, не то с укором, не то со страхом, а скорее даже со смесью из этих чувств. Он сразу вспомнил, как неестественно вел себя Верховный жрец во время собрания, на котором его мальчик получил то, что полагалось ему по праву. Да, наверное, ему стоило переговорить с Джаромо и узнать, как именно он выдавил из Лисара Анкариша те самые слова, что обеспечили им нужный исход голосования. Шето не часто влезал в дела Великого логофета, полностью доверяясь его безупречному уму и поистине непревзойденной проницательности, но тут, глядя в мутные глаза главы жречества, в глубинах которых плясали огоньки ярости, он самой кожей ощущал странное чувство тревоги исходившей от недавнего прошлого.

Впрочем, развить эту мысль он не успел. Киран почти сразу начал засыпать их идеями о грядущих праздниках. Как и говорил Джаромо, близились Летние мистерии, а вместе с ними и возможности. Возможности укрепить их власть и влияние. Возможности купить ещё больше народной любви по бросовым ценам, а вместе с тем и страх благородных. Страх, рождающий повиновение.

По замыслу Кирана, на эти шесть священных дней весь город должен был превратиться в цветущий сад радости: жрецы должны были проводить шествия в сопровождении музыкантов по улицам, устланным цветами и украшенным яркими тканями. Каждый день, на рассвете и закате, на всех площадях должны были приносить жертвы богам, устраивать моления, а следом раздавать лепешки и вина горожанам, чествуя и добродетельную семью Тайвишей. Следом эпарх был намерен организовать бесплатные скачки и борцовские состязания, ну а на шестой день забить сразу тысячу белых быков на площади Белого мрамора, раздав жертвенное мясо всем желающим.

Киран говорил и говорил, лишь изредка отвлекаясь на замечания сановников о ценах, поставках и тратах, и ещё меньше – на советы жрецов. Его брат давно вынашивал планы грандиозного празднества и теперь ловил свой собственный миг триумфа. Шето же слушал его в пол уха, кивая и соглашаясь почти со всем. Городские праздники, пусть даже и самые важные, мало заботили Первого старейшину. Особенно сейчас, когда все его мысли были поглощены будущем семьи. А потому, к великой радости братца, он поддержал его почти во всем, зарубив лишь самые дорогие и безумные идеи, вроде тех же жертвенных быков.

Киран явно остался доволен результатом. Хоть он и привык жить в тени Шето, все последние месяцы он отчаянно стремился заявить о себе как о выдающемся городском правителе, оставив собственное наследие в столице. И Первый старейшина не мешал ему в этом. До тех пор, пока амбиции брата способствовали его целям и не вредили интересам