Когда говорит кровь - Михаил Александрович Беляев

на небольшое списание долгов, но тут глава рода Себешей замер, глубоко вздохнул, и повернулся к Первому старейшине, сжимая в руках два кубка с вином. Его глаза и вправду оказались красны, но губы были сложены в улыбку. В слабую и в очень неправдоподобную улыбку.

– Выпей со мной Шето. Прошу тебя.

Глава рода Тайвишей принял золотой кубок и сделал большой глоток. Настрой логофета решительно ему не нравился. В голове первого старейшины сама собой промелькнула мысль, что возможно стоит позвать слуг или даже охрану, но он отмахнулся от неё, как от несуразной глупости. Это же был Арно. Один из старейших и вернейших его сподвижников.

Да, верность его во многом была обусловлена долгами, благодаря которым Шето и держал его за горло, ослабевая хватку лишь для того, чтобы Себеш окончательно не задохнулся. Но разве была в этом мире бескорыстная верность не связанная с узами крови или веры? Такую Первый старейшина видел лишь у Джаром Сатти. Но у Великого логофета были свои, особые причины.

– Знаешь, Шето, я всю свою жизнь был почти, что рабом.

– Арно, ну прекрати говорить глупости, какой же ты…

– Не смей меня перебивать! – неожиданно взвизгнул логофет торговли. Его глаза полыхнули странным и незнакомым Первому старейшине огнём, что тут же исчез, погашенный накатившими слезами.– Проклятье, хоть раз, хоть единый раз в этой жизни я имею право на то, чтобы меня выслушали. Чтобы меня не затыкали как мальчишку, а услышали как мужчину. Я был рабом, Шето! Рабом этих проклятых долгов, что душили мою семью годами и с которыми я рос и жил каждый проклятый день своей жизни. Я был рабом этой ненасытной суки Лиатны, что не могла остановиться с этими бесконечными приёмами, шелками, драгоценностями и развлечениями. И это даже когда я заложил наше родовое поместье! Понимаешь, Шето? Поместье! А ведь там могилы всех моих предков и родовой камень. Что это как не самый страшный позор для ларгеса? И я был твоим рабом, Шето. Да-да, не спорь, твоим. Я годами подчинял торговые установления и правила твоим интересам, получая за это лишь презрительные ухмылки. Но знаешь, за все эти годы я кое-что понял. Рабы восстают не когда их лишают надежды, а когда они её получают. И я получил её Шето. Получил шанс сбросить ярмо всех этих бесконечных долгов, вернуть свои фамильные земли, поместья и особняки. И я поверил в это. Милостивые боги, я ведь и вправду начал верить в перемены, строил планы, мечтал. Я даже улыбался, Шето. Понимаешь? Впервые за все эти годы я улыбался, потому что мне этого хотелось! Но потом, знаешь, Шето, что случилось потом? Потом я словно прозрел. Это было страшно, но я всё понял. Вместо старых колодок я получу лишь новые. А я устал носить колодки. Я устал подчиняться всем и каждому, кто почему-то решил, что может распоряжаться мной, как своей вещью.

Арно Себеш неожиданно замолчал. Он повернулся к парапету с резными балясинами, и, опершись на него, посмотрел в сторону бескрайнего моря. Солнце уже почти опустилось за горизонт и воды Кадарского залива окрасились ярким багрянцем, словно бы где-то там, глубоко под безмятежной гладью, морские духи убили и выпотрошили огромное чудовище.

– Я мужчина, Шето,– произнес после недолгой паузы Себеш. Его голос уже не дрожал и в нём даже чувствовались нотки решимости.– Я мужчина и ларгес. И я сделаю то, что они хотят. Да, я сделаю это, ведь у меня уже нет выбора. И всё-таки, я сделаю это по-своему.

– О ком и о чем, во имя всех богов, ты говоришь, Арно? Кто такие они? Что тебе надо сделать? – Первый старейшина с раздражением отхлебнул вина. Нет, ему определенно стоило позвать слуг и как можно скорее. Похоже, дрянные нервы окончательно отказали Логофету торговли и кто знает, что ещё он мог вычудить. Шето потянулся было к небольшому серебряному колокольчику, но тут Арно обернулся.

– Они, это они,– слеза скатилась по щеке логофета торговли, остановившись у краешка рта, что исказился в грустной улыбке.– Они, это те, кто обещая измученному рабу свободу, лишь жестоко над ним потешаются. Но я больше не буду рабом. Не твоим, ни их, ни чьим бы то ни было. Я всё решил, Шето. За свободу!

Логофет поднес к губам кубок и, глядя прямо в глаза Первому старейшине, осушил его до дна. Пальцы главы торговой палаты разжались, и тяжелый золотой кубок с гулким стуком ударился о пол возле его ног.

Первый старейшина с опаской посмотрел на чашу в своих руках. Он успел выпить почти половину. Неужели Арно что-то подсыпал в вино? Да нет, вздор. Арно никогда бы не пошел на такое. Видимо долги и вся эта история с Айной окончательно повредили его рассудок. Да, наверное, они с Джаромо всё же немного перестарались. Но разве можно было поступить иначе? Особенно когда на кону стояло и продолжает стоять столь многое? Нет, они не могли и не имели тогда права на пустое и бессмысленное милосердие. Тем более не так уж род Себешей и пострадал от всей этой истории.

Ну полежала немного его дочка под Мирдо Мантаришем. С дочерями благородных семейств такое случается постоянно, и никто обычно не делает из подобных неудачных лежаний трагедий. Однако, после всего случившегося, для девочки явно стоило найти хорошего мужа, а самого Себеша отправить на покой. И как можно быстрее. Он уже успел исчерпать всякую полезность и, похоже, тронулся разумом.

Шето решил, что завтра же скажет об этом Джаромо, как вдруг его пронзила резкая боль. Внутри живота Первого старейшины словно оказалась гора углей, что выжигали его плоть. Он застонал и с ужасом поднял глаза на Арно Себеша. Логофет торговли был бледнее первого снега. Он стоял впившись пальцами в парапет и дрожал, дрожал всё сильнее, а на его искривленных в безумной улыбке губах проступила кровавая пена.

– Вот… и… всё…– раздался слабый шепот и с губ Себеша упали первые капли крови.

– Что ты сделал?– простонал Шето, хватаясь за живот. Боль нарастала с каждым мгновением, пульсируя раскаленными острыми иглами.

– Я.. получаю… свободу…

– Отравитель…

Рука Шето потянулась к серебряному колокольчику, но схватила лишь воздух, а перед глазами неожиданно оказался выложенный узорчатой мозаикой пол. Угли в животе превратились в бруски расплавленного железа. Он попытался ползти, но силы покинули его, а весь мир сжался до размеров его живота, что стал мешком полным нестерпимой боли. В отчаянье Первый старейшина в последнем усилии засунул в