Когда говорит кровь - Михаил Александрович Беляев

всё ещё выглядел ребенком. Худой, бледный, со слишком длинными руками и вытянутым лицом, на котором едва виднелась тонкая полоска бесцветных губ и небольшой нос. Только глаза у него были огромными, как и у всех Себешей. Но в сочетании с болезненной худобой, они придавали её сыну не обаяние или красоту, как когда-то давно у его отца, а делали его похожим на совсем маленького мальчика.

– Прими скорбь и утешь ею усопшего,– проговорил подошедший жрец, но Энай даже не пошевелился. Он так стоял, теребя в руках край траурной накидки, беззвучно перебирая губами.

Лиатна слегка подтолкнула сына локтем к жрецу. Словно вырванный из забытья толчком, он встрепенулся и, шагнув вперед, отпил из чаши.

– Принимаю скорбь и горечь по ушедшему к теням отцу. Да сделает Моруф путь его легким и наградит забвением.

Хотя голос мальчика уже сломался, став ниже и грубее, в нём все ещё чувствовались детские нотки. Лиатна беззвучно вздохнула. Меньше чем через год его ждало совершеннолетие, а вместе с ним – и уже настоящий, а не формальный статус главы рода Себешей. Со всеми вытекающими из него обязанностями.

И как этот бедный тихий мальчик, что коротал время между частыми болезнями в компании библиотечных свитков, сможет справиться со всем тем бесконечным потоком проблем и бедствий, что сыпался на них, она просто не представляла. А меж тем, в этих хрупких ладошках лежала теперь судьба всего их рода. В ладошках, которые и меч то никогда не держали.

Лиатна даже подумала, что может ей стоит попробовать найти себе нового мужа, за оставшиеся до совершеннолетия сына несколько месяцев. В свои тридцать шесть и имея двоих детей, она была хороша собой, образованна, опытна в самых разных вопросах, да и родословная у неё была более чем прекрасной. Вот только с приданным в виде непомерных долгов и заложенных земель на все её прелести вряд ли бы нашелся хоть один приличный охотник.

Проклятые, проклятые долги. Вспомнив о них, она вновь почувствовала подступающую к горлу горечь. Как Арно мог с ней так поступить? Как он мог умереть вот так, оставив её со всеми этими проблемами? Да ещё и умереть одновременно с Шето Тайвишем, чье покровительство так долго держало в узде всю эту толпу кровопийц-кредиторов. Без него они точно разорвут её на части. Подождут положенный месяц, дабы соблюсти столь милые каждому ларгесу традиции, и разорвут.

После Эная жрец протянул чашу стоявшей рядом с ним шестнадцатилетней девушке, Айне.

– Смиренно принимаю скорбь по усопшему отцу. Пусть мои слезы облегчают его путь,– проговорила она, отхлебнув из чаши.

Лиатна просто не могла смотреть на свою дочь без гордости. Даже такая, потерянная и заплаканная, она лучилась здоровьем и красотой. Воистину, боги вложили именно в неё всю материнскую силу чрева Лиатны, бесстыдно обделив Эная. Но Лиатна была этому даже рада. Ведь Айна выросла истинной красавицей.

С её фигуры скульпторы могли смело брать мерки для храмовой статуи Меркары. Всё в ней излучало женственность и подчинялось идеальным пропорциям. Длинные крепкие ноги переходили в широкие бедра с полными ягодицами, а над тонкой талией и плоским животом, поднималась пышная грудь. Руки были тонки и изящны, ну а лицо… оно и вовсе было истинным даром богини. Над изящным подбородком располагались пухлые губы, обычно чуть приоткрытые и обнажающие белые ровные зубы. Чуть вздернутый нос, с немного широкими ноздрями и тонкой переносицей. И как венец – огромные родовые глаза Себешей в черном пожаре густых ресниц, под тонкими линиями бровей. И хотя яркий черный водопад шелковых волос, падающий на плечи и лопатки, сейчас скрывала накидка, даже несколько выбившихся из неё локонов позволяли судить, насколько они были прекрасны.

Лиатна всегда и более чем заслуженно считала себя красивой женщиной, но даже во времена самого расцвета своей молодости, он не могла сравниться с дочерью, которая быстро превратилась в жемчужину не только их рода, но и всего Кадифа. И от этого ей тоже делалось больно.

К ней, как к первой красавице столицы, должны были свататься толпы чудесных юношей из благородных семей. Её должны были обожать и боготворить, а еë родителей – заваливать всевозможными дарами, дабы снискать их расположение. Но родовые долги, словно проказа, отпугивали всех приличных женихов от еë бедной девочки. В свои шестнадцать Айна успела побывать обещанной лишь этому мерзкому старику Мирдо Мантаришу. А тот, будто мало было им позора, ещё и сбежал от неё, неудачно попытавшись стать новым алатрейским предстоятелем.

Конечно, сама Айна была скорее рада такому исходу. Да и можно ли было её в этом винить? Лиатну и саму выворачивало наизнанку от одной мысли, что её прекрасной дочери придется проводить ночи, раздвигая ноги перед этим жирным вонючим стариком до тех пор, пока он не издохнет или пока его стручок не завянет окончательно.

Вот только Мантариш вполне мог спасти их семью от этой бесконечной долговой удавки, что с каждым днем становилась всё туже и туже, а после смерти Арно и вовсе грозила их задушить. Удачный брак был для них шансом на спасение. Но вместо брака, с Айной обошлись как с обычной шлюхой. С которой, к тому же, ещё и не расплатились. И теперь в глазах благородных семейств её бедная девочка была все равно что порченной. Даже для младшего сына из побочной ветви, первая красавица города не казалась привлекательной женой. Воистину жестокость богов порою бывает просто безграничной.

Чаша пошла дальше по рядам и каждый из гостей говорил какую-нибудь ритуальную чушь, получая взамен мазок крови. Жрецу не потребовалось много времени, чтобы обойти всех, а потом вернуться к каменному саркофагу. Влив немного траурной воды в рот покойного логофета торговли, он окропил её остатками усыпальницу, и, кинув в жаровню ворох кедровых веток, подал жест окончания обряда, проведя ладонями над телом. В склеп тут же вошли четверо рабов, которые без особого труда водрузили крышку на саркофаг. Увидев намалеванный на ней портрет, что так слабо походил на её живого мужа, Лиатна чуть поморщилась и опустила взгляд. Смотреть на это дешëвое убожество у неё просто не было сил.

– Моруф Милосердный, Путеводник и Утешитель, проведи сего мужа из рода Себешей к владениям своим и облегчи путь его,– продрожав эти слова, жрец поставил жаровню поверх саркофага и кинул в неё маленькую тряпичную куклу – символ духа, освободившегося от плоти.

Покинув склеп, спрятанный в глубинах внутреннего сада, гости направились в дом, где в обеденной зале их ждала весьма скромная, особенно по