Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума. Марш экклезиастов - Михаил Успенский

Дверь вновь не запиралась…

Слышались голоса.

На кухне сидели трое, уже вполне навеселе: Панкратов – в джинсах и не слишком свежей белой майке с плейбоевским кроликом на груди, и Марков с Терешковым – оба в безрукавых тельняшках, Терешков дочерна загорелый, плечи пятнистые, Марков не по-летнему бледный. Оба казались значительно, на многие годы старше, чем месяц назад… впрочем, Крис ни в чем не был решительно уверен. На столе возвышалась двухлитровая бутыль «Чивас Ригал» – культового виски чикагских мафиози.

Панкратов остался сидеть, а эти двое вдруг полезли обниматься, чего Крис вообще-то не любил, но тут вдруг – подкатило к горлу.

Они не видели его очень давно, очень давно… Сколько лет? Это смотря как считать. Туда-сюда-обратно…

– Да, – сказал Крис, когда объятия поутихли, а бутыль только наклонила горло к граненым стаканам, набитым льдом. – Пока не увлеклись…

Он сходил в бывшую приемную и выудил из ящика стола брошюрки, уже весьма помятые и захватанные. «Пролетарская машина времени…»

– Автограф, пожалуйста. Сами-то видели?

Марков и Терешков переглянулись.

– Ты первый.

– Нет, ты.

– Ты старше.

– Зато ты был начальник.

– Ну, ладно…

Они расписались: Марков изысканно, Терешков криво.

– А полный комплект хотите? – хитро спросил Марков.

– Ксерокопию, правда, – Терешков подпортил эффект. – В «дурке» был, его потом Ткач домой забрал… Но можно попросить.

– А чем все кончается? – спросил Крис.

– Наши победили, – засмеялся Марков, – как же иначе… Ну что, за встречу?

– Может быть, Дору Хасановну дождемся? – предложил Панкратов. – А то отправили женщину за закуской, а сами…

– Да мы ей отдельно нальем…

– Все равно нехорошо.

Возникла неловкость.

– Милиционер народился, – сказал Марков.

– Да… – Крис покивал. – Взамен убывших… Про наших что-нибудь слышно? Про Ираиду, про Ивана? Нашлись они?..

– Ну, Кристофор Мартович! – Панкратов раскинул руки. – В десятках томов сие описано, а вы вопросы задаете…

– И все же? Хочу прямой ответ, не в метафорах.

– Нашлись, конечно. Без осложнений, разумеется, не обошлось…

– Но вернуться не смогли? Или… не захотели?

Панкратов уставился на свой стакан.

– Мне – отсюда – трудно судить об этом, – сказал он наконец. – Там… захватывает. И очень трудно потом захотеть… или смочь. Понимаете?

– Наверное, – сказал Крис. – А почему вы все еще здесь?

– Вы еще спросите, не еврей ли я, – сказал Панкратов. – Убирайся в свой Израиль… Нет?

Крис неохотно засмеялся:

– Почти да. Какого черта, Панкратов? Вы ведь, в сущности, разорили Россию… а я тут с вами пью. И почему-то без отвращения. Кстати, плесните-ка… Чем вы это объясните?

– Я? Разорил? Сильно сказано… Хотя …Надо будет посчитать. Но, конечно, отщипнули порядочно. Спорить не буду. Да только и без нас… – Он вдруг задумался. – Черт его знает, что стало бы без нас. Не столько в том наша вина, что хапали себе, сколько в том, что других хапать учили.

– Чтобы спрятать мертвый лист, он сажает мертвый лес? – спросил Крис.

Панкратов продолжительным взглядом посмотрел на него, потом несколько раз кивнул – уже думая, похоже, о другом.

– Вот и Хасановна! – вдруг обрадовался Марков.

Он вскочил и побежал помогать.

– Если честно, то мне это так надоело… – сказал Панкратов. – Достали они меня, паразиты, как сорок тысяч братьев достать не могут… Ладно, когда жратву им туда, коньяк и лопаты посылаешь, а когда еще и танки… нет. Не желаю участвовать. Асы, ваны, пандавы, кауравы, титаны… надоели. И все.

– А чем там все кончилось у Сережи с Эши… с этим …с Эдом?

– Ничем хорошим, как вы понимаете. Не хочу об этом. Сережа… я чувствую, что виноват перед ним. Не нашел сразу, не узнал… моя вина. А потом, когда узнал, где он и кто он… надо было более настойчиво пробиваться к его памяти, к той, забытой личности. То есть я старался, но вижу, что недостаточно. Испугался, что у него начнется раздвоение. Он и без того… – Панкратов пошевелил пальцами у виска. – С проблемами. Вот я и решил тогда: буду поддерживать исподтишка… Он ведь и Эшигедэя не узнал, когда тот к нему пришел.

– Узнал, – сказал Крис.

– Нет. Он его возненавидел – не сразу, постепенно, – но сам не знал, почему…

Шумно вернулся Марков, принялся раскладывать по столу какие-то свертки, банки… Хасановна, взяв предложенный стакан, прищурилась на Панкратова:

– Ну, что, Илья Кронидович? Ваша карта бита? Рухнула вековая мечта о мировом господстве?

Панкратов встал.

– Я хочу выпить за то, – сказал он, – чтобы наши мечты всегда оставались мечтами. Так они гораздо красивее. Особенно когда видишь все это с изнанки.

Брякнули кубики льда.

– Зато никому не поклонялись так охотно, как неведомому богу, – сказал Крис. – И этим можно утешаться.

– Богу-снабженцу, – проворчал Панкратов и снова потянулся к бутылке. – Говорила мне Марысичка: если бы ты застрелил генерал-губернатора, то твоим именем по крайней мере назвали бы детский сад…

– Все революции погибли из-за людского тщеславия, – мудро сказала Хасановна. – Подлинные вожди и герои существуют в безвестности.

– И боги, – добавил Крис.

– Памятник неизвестному богу, – сказал Терешков. – Пионеры, вечный огонь, венки от правительства…

– Или павшему ангелу, – добавил Марков.

– Типун вам на язык! – испугалась Хасановна.

– Ой, – сказал Терешков, – и правда, чего это я…

– Все это ерунда, – сказал Панкратов. – Уже столько всего наболтали, что можно ничего не бояться. Ребята! Дора Хасановна! Объясните дураку: почему всем от меня было что-то нужно – деньги, бессмертие, билет до Гипербореи, – а вам ничего? Что вы – другие? Или это вы нормальные, а те…

– Брось, – сказал Марков. – Все это плешь. Вот лед кончился – это да. Это плохо. Не люблю я виски без льда. Особенно в жару.

– Лед – кончился… А вы знаете хоть, почему кончился лед? Когда вы швырнули эту базу…

– Мы тут ни при чем. Ты нам хоть это не шей.

– Без вас так или иначе не обошлось – хотели вы того или нет… Так вот – в ледники улетела чертова уйма термита. Больше тридцати тысяч тонн. Плюс энергетический потенциал этих шестидесяти тысяч лет… Вот вам и конец ледникового периода. Дора Хасановна, если я правильно помню, первоначально этот термит для чего предназначался?..

– Правильно я товарищу Бокию тебя расстрелять предлагала! – сварливо сказала Хасановна.

– Ничего не правильно. Для чего предназначался, на те цели и был израсходован. Обогрев Арктики. В чем состав преступления? Вон, Гольфстрим до сих пор функционирует исправно…

– А кого он обслуживает, этот твой Гольфстрим? То-то и оно! Пригрели Европу…

– Кстати, о Европе. Хасановна, ребята! Только не перебивайте меня, ладно? Мы все примерно в одном положении: одинокие и потерянные в этом времени людишки. И в ближайшем будущем нам ничего не светит. Так? Значит, мы можем что? Сидеть в переходе и играть на трубе, или забивать козла, или писать мемуары… Так делают почти все. Это тривиально. Крис, ведь вам найти какую-нибудь вещь – несложно. У меня помойка денег. Ребятам тоже хватит поезда под откос пущать – война кончилась…

– Ну?

– Значит, так. Началась эта история в Иерусалиме в тридцать третьем году от Рождества Христова, а оборвалась в сорок четвертом – уже нашего века – где-то в Арденнах…

– Машину не дам, – сразу заявил Марков.

– А я и не прошу, – отмахнулся Панкратов. – Ты лучше за стаканами следи, чтоб не высыхали. Так вот: в сорок четвертом, зимой, в Арденнах шли тяжелые бои…

Красноярск, январь – май 1999

Ирина Адронати, Андрей Лазарчук, Михаил Успенский

Марш экклезиастов

Не будем цепляться за жизнь,Забудем о слове «пощада»,И рифмы не будем искатьДля жизни: ей рифмы не надо.Мириться устала душа,Пружинить устала рессора.Не всякая жизнь хороша.Да здравствует добрая ссора!

Когда назревает разрыв,Не станем молить об отсрочке.Соблазн многоточий забыв,Поймём преимущество точки,Падения праздничный взлётИ гордого люмпена навык.Увидит — сама приползёт.Но лучше без этих поправок.

Довольно! Прославим отказОт муторной, мусорной тяжбы,Похерить которую разПочётней, чем выиграть дважды!Довольно мирить полюса,Не станем искать компромисса —Улисс был большая лиса,Но Гектор был лучше Улисса.

И если за нами придут,Не станем спасаться в подвале —Довольно мы прятались тут,Пока нас ещё не искали.Посмеем однажды посметь.Пускай оборвётся цепочка:Наш выбор — красивая смертьИ смерть некрасивая. Точка.

Не стоит смущаться душеЛегендой про выси и дали.Что будет — всё было уже.Чего мы ещё не видали?Нам нечего здесь прославлять,Помимо цветов или пташек,Нам некого здесь оставлять,Помимо мучителей наших.

Не будем цепляться за жизнь,Когда на неё замахнутся,И рифмы не будем искатьДля жизни: и так обойдутся.Пока же расставлена снедьИ лампа в бутылку глядится —Не будем цепляться за смерть.Она нам ещё пригодится.

В фильме должно быть начало, середина и конец — но необязательно именно в этом порядке.