Под куполом - Стивен Кинг

— Генри Моррисона и Тоби Велана на книжный магазин. Джорджа Фредерика и одного из этих новых ребят на аптеку. Кого-то из Кильянов, я думаю. С ними согласился пойти и Ромми Бэрпи.

— Рация при тебе?

— Конечно.

— А у Фредерика есть?

— Все штатные имеют.

— Скажи Фредерику, чтобы наблюдал за Бэрпи.

— Ромми? Зачем, ради Бога?

— Я ему не доверяю. Он может принадлежать к друзьям Барбары.

Правда, отнюдь не Барбара беспокоил Большого Джима, когда говорилось о Бэрпи. Этот человек был другом Бренды. И он был прытким человеком.

Вспотевшее лицо Рендольфа перекосилось:

— Сколько их всего, как ты думаешь? Сколько их на стороне этого сукиного сына?

Большой Джим покачал головой:

— Трудно сказать, Пит, но это серьезное дело. Планировалось, наверняка, очень серьезно. Тут нельзя просто присмотреться к новичкам в городе, чтобы показать: вот, это они. Кое-кто из задействованных в этом деле могли жить здесь годами. Даже десятилетиями. Это у них называется глубоким погружением.

— Господи Иисусе. Но зачем, Джим? Зачем, ради Бога?

— Не знаю. Возможно, это такое испытание, а мы в роли лабораторных крыс. Возможно, это путь к захвату власти. Всего можно ожидать от того пустопляса, который сидит сейчас в Белом Доме. Важно, чтобы мы увеличивали наши силы безопасности и разоблачали лжецов, которые будут подрывать наши усилия по соблюдения порядка.

— Так ты думаешь, что она… — он кивнул головой в сторону Джулии, которая стояла и смотрела, как отлетает с дымом дело ее жизни, и ее собака сидела рядом с ней и тоже смотрела, тяжело дыша, на огонь.

— Я не знаю наверняка, но как она вела себя сегодня днем? Поднимала бучу в участке, хотела увидеться с ним? О чем тебе это говорит?

— Эй, — воскликнул Рендольф. Он искоса рассматривал Джулию. — И сожгла собственный дом, что еще лучше может служить прикрытием?

Большой Джим наставил на него палец, словно говоря: истинно так.

— Я рву когти. Звякни Джорджу Фредерику. Пусть следит за этим льюистоновским канадцем.

— Сейчас же, — кивнул Рендольф, отцепляя с пояса воки-токи.

Позади их Ферналд Бови завопил:

— Крыша рушится! Эй, кто на улице, отойдите назад! Вы, кто на других зданиях, приготовьтесь, приготовьтесь!

Положив одну ладонь на двери своего «Хаммера», Большой Джим смотрел, как просела крыша «Демократа», послав столб искр прямо в черное небо. Люди на соседних домах проверили помпы один у другого на плечах, и тогда выстроились, стоя, словно по команде «вольно» на параде, с наконечниками шлангов в руках.

Выражение лица Шамвей в момент обрушения крыши ее «Демократа» подействовало на сердце Большого Джима лучше всяких никчемных лекарств в целом свете. Годами он был вынужден мириться с ее еженедельными тирадами и, хотя он никогда не признал бы, что боится ее, она его очень раздражала.

«Но стоит посмотреть на нее теперь, — думал он. — Выглядит так, словно вернулась домой, а ее мать лежит мертвая посреди дома».

— Ты в лице изменился, — сказал Рендольф. — Румянец вернулся.

— Я чувствую себя лучше, — ответил Большой Джим. — Но все равно поеду домой. Завалюсь спать.

— Хорошая идея, — сказал Рендольф. — Ты нам нужен, друг. Сейчас больше, чем всегда. А если этот проклятый Купол не исчезнет… — Он помотал головой, не отводя своих собачьих глаз бассет-хаунда от лица Большого Джима. — Я даже не представляю, как бы мы смогли без тебя в таком случае. Я люблю Энди Сендерса, как брата, но он какой-то убогий, когда речь идет о мозге. И Эндрия Гриннел говна сторож с того времени, как свалившись, повредила себе спину. Ты — тот клей, на котором держится в куче весь Честер Милл.

Большой Джим был растроган. Он схватил руку Рендольфа и сжал:

— Я жизнь готов положить за наш город. Вот как сильно я его люблю.

— Я знаю. Я тоже. И никто его у нас не заберет.

— Именно так, — кивнул Большой Джим.

Он отъехал, обойдя по тротуару полицейские машины, которые блокировали дорогу с северной стороны делового квартала. Сердце в груди вновь билось ровно (ну, почти), но вопреки этому тревожность его не покинула. Он должен увидеться с Эвереттом. Сама эта мысль ему не нравилась, Эверетт тоже придирчивый проныра, способен накликать неприятности в то время, когда город нуждается в единении. А также он никакой не врач. Большой Джим склонялся к мысли, что со своими медицинскими проблемами он скорее доверился бы какому-то ветеринару, но в городе не было таковых. Остается только надеяться на то, что в случае возникновения у него нужды в каких-то медикаментах для упорядочивания сердцебиения, Эверетт знает правильные.

«Конечно, — подумал он, — что бы там он мне не дал, я всегда могу переспросить об этом у Энди».

Но не это беспокоило его больше всего. Было кое-что другое — слова, пророненные Питом: «Если этот Купол не исчезнет…»

Большой Джим не был опечален Куполом. Как раз наоборот. Если Купол действительно исчезнет — то есть слишком рано, — вот тогда он может оказаться в, на самом деле, неприятной ситуации, если даже не вынырнет ничего об их метовой лаборатории. Конечно, выплывут всякие никчемы, начнут разбирать принятые им решения. Одно из правил политической жизни, за которую он схватился еще в самом начале карьеры, подчеркивает: «Кто может, делает; кто не может, подвергает критике того, кто может». Они не способны понять, что все, что он делает или кому-то приказывает сделать, даже это бросание камней сегодня утром в маркете, имеет в своей основе заботу. Приятели Барбары во внешнем мире будут особенно предрасположены к непониманию, потому что они не захотят его понять. В том, что Барбара имеет во внешнем мире друзей, и влиятельных, Большой Джим не сомневался с того момента, как увидел письмо от Президента. Но сейчас они ничего не могли сделать. И Большому Джиму хотелось, чтобы такое состояние сохранилось еще, по крайней мере, недели с два. Еще лучше, если бы пару месяцев.

По правде говоря, ему нравится Купол.

Не навсегда, конечно, но пока тот пропан, который рядом с радиостанцией, не будет развезен, куда надо. Пока не будет демонтирована лаборатория, а сарай, в котором она располагалась, сожжен дотла (очередное преступление, положенное на счет соучастников заговора, сплетенного Дейлом Барбарой)? Пока не будет завершено следствие по делу Дейла Барбары, и он сам будет казнен полицейской расстрельной командой? Пока вину за все плохое, что делалось здесь во время кризиса, не получится возложить на по возможности большее количество людей, а все хорошее поставить в заслугу одному, то есть ему?